Коллектив авторов.   Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

Н. И. Егорова. Военно-политическая интеграция стран Запада и реакция СССР (1947-1953 гг.)

Несмотря на плюрализм современных интерпретаций холодной войны (от анализа идеологических, геополитических и социально-экономических факторов до цивилизационных)1, ни одна из них не обходит такую важную составляющую послевоенной глобальной кон­фронтации между странами «Запада» и «Востока», как раскол Евро­пы и мира на два военно-политических блока. В свою очередь, изу­чение процесса складывания и противостояния блоков, олицетворе­нием которых являлись Организация Североатлантического договора (НАТО) и Организация Варшавского Договора (ОВД), самым тесным образом связано с военным измерением холодной войны, важными параметрами которого были представления противоборствующих сторон о внешних угрозах и их политика в области обеспечения национальной безопасности2.

Определяющей вехой на пути политического и экономического раскола Европы считается принятие в 1947 г. западноевропейскими странами «плана Маршалла» и создание Москвой Информационного бюро коммунистических партий. Однако 1947 г. с полным правом можно также считать отправной точкой и в военно-политической консолидации стран Западной Европы в противовес «советской угро­зе». На лондонской сессии Совета министров иностранных дел 1947 г. (25 ноября—15 декабря), которая закончилась провалом, т. к. США, Англия, Франция и СССР в очередной раз не пришли к соглашению относительно решения германского вопроса, состоялись, неофициаль­ные переговоры английского (Э. Бевин) и французского (Ж. Бидо) министров иностранных дел с государственным секретарем США Дж. Маршаллом, а также двусторонний обмен мнениями между вы­сокопоставленными дипломатами Англии и Франции относительно «консолидации Запада» с включением Западной Германии3.

Главным инициатором создания западного союза выступал Бевин. Он, как и многие другие английские политические деятели, уже с конца войны возлагал особые надежды на превращение Западной Европы в независимую «третью силу», которая была бы способна противостоять СССР под эгидой Великобритании.  Что касается Бидо, то в конце декабря 1947 г. он высказывался в пользу совместного англо-французского предложения правительству Бельгии относительно заключения союзного договора по обеспечению безопасности. Французское внешнеполитическое ведомство полагало, что наилучшей моделью будет служить договор о взаимопомощи меж­ду Великобританией и Францией, который был подписан 4 марта 1947 г. в Дюнкерке. Однако, как показали дальнейшие события, «дюн-керкская формула», т. е. содержавшееся в англо-французском договоре положение о том, что он направлен против агрессии Германии, выз­вала наибольшие разногласия в период начавшихся с января 1948 г. переговоров о заключении между западноевропейскими государства­ми договора о сотрудничестве и взаимопомощи.  В отличие от политики Англии и США, которые в своих зонах оккупации проводили политику, направленную на возрождение эко­номики Западной Германии и становление ее государственности4, Франция в первые послевоенные годы решительно противилась идее создания западногерманского государства. Поэтому, с точки зрения реализации планов консолидации Западной Европы, большое зна­чение имело произошедшее в конце 1947 г. изменение негативной позиции Франции в отношении идеи создания самостоятельного западногерманского государства5.

Вместе с тем во Франции Продолжали сохраняться опасения от­носительно существования «германской угрозы». Как писал извест­ный французский политический деятель, «отец» европейской инте­грации Ж. Монне (который в те годы являлся комиссаром «плана Маршалла», а затем стал председателем Парламентской ассамблеи Европейского объединения угля и стали), «конечно, в 1947 г. мы уже не собирались требовать расчленения бывшего рейха, однако, хоть и в разной степени, все слои общественного мнения, все государ­ственные власти, равно как и частные интересы, поддерживали нашу дипломатию в ее усилиях задержать неминуемое возрождение Герма­нии»6. Для Франции решение возникшей дилеммы — необходимость создания самостоятельного западногерманского государства в инте­ресах укрепления обороны стран Запада и одновременно противо­действие возрождению германского национализма и реваншизма — виделось на пути вовлечения Западной Германии в «строительство Европы» и ограничения ее свободы действий посредством участия в общеевропейских институтах, т. е. превращения Западной Герма­нии в европейскую структуру. В дальнейшем этот изначальный под­ход сыграл свою роль в инициативах Франции 1950—1954 гг. по со­зданию европейской армии.

В целом же западная концепция безопасности конца 1940-х годов, исходившая из посылки об идеологической, политической и, возмож­но, военной угрозе со стороны СССР базировалась на трех основных принципах: создание сильной Европы в ходе ее политико-экономи­ческой стабилизации и развития процесса интеграции (в которой пер­воначально преобладала не экономическая, а военно-политическая доминанта); включение в западный блок сепаратного западногерман­ского государства; расширение американского присутствия на конти­ненте. Что касается последнего пункта, то, излагая в секретном по­слании Дж. Маршаллу свою концепцию Западного союза, Э. Бевин подчеркивал, что обеспечение безопасности Западной Европы «может быть достигнуто только в сотрудничестве с Соединенными Штатами»7.

В отличие от идеи Ж. Бидо заключить отдельный союзный до­говор с Бельгией, Бевин предлагал многосторонний договор Англии и Франции с Бельгией, Голландией и Люксембургом (хотя и на ос­нове «дюнкеркской формулы»), а вслед за формированием «прочного ядра» создать «систему западных демократий, включая Скандинавию, малые страны Европы, Францию, Италию, Грецию и, возможно, Португалию»8. Иными словами, он мыслил в категориях многосто­роннего союза. Правда, в качестве поборника идеи Европы как «тре­тьей силы» Бевин еще питал надежды на лидерство Великобритании в создававшемся блоке западных держав.

Госдепартамент США в лице Дж. Маршалла, Хенриксона, дирек­тора Отдела по делам Европы, и Р. Ловетта, заместителя государ­ственного секретаря, в общем, благожелательно отнесся к плану Бевина. Однако в ответной телеграмме было подчеркнуто, что аме­риканское внешнеполитическое ведомство не может не считаться с преобладающими настроениями, особенно в Конгрессе, в пользу того, что «Западная Германия должна полноценно участвовать в вос­становлении Западной Европы». Более того, по мнению госдепарта­мента, предлагаемая «дюнкеркская формула» будущего договора, направленная против Германии, противоречила сложившемуся убеж­дению, что угроза находится намного восточнее. С точки зрения американской дипломатии, наилучшим образцом была бы модель договора о взаимной помощи, заключенного 2 октября 1947 г. в Рио-де-Жанейро между США и 20 государствами Латинской Америки. При этом даже отмечалась возможность включить в будущую евро­пейскую систему безопасности страны Восточной Европы и СССР9.

Программные выступления Э. Бевина 20 и 22 января 1948 г. (в британском парламенте и в Гарварде) положили начало серии пе­реговоров в течение февраля—марта с Францией и странами Бени­люкса о создании Западного союза. Камнем преткновения всего пе­реговорного процесса была проблема включения в текст договора формулировки о том, что союз будет направлен против агрессии со стороны Германии. Ведь главной целью политической и военной консолидации стран Западной Европы являлось противодействие идеологической, политической и потенциальной военной агрессии Советского Союза10. Наиболее критическую позицию в отношении «дюнкеркской формулы» занимал премьер-министр и министр ино­странных дел Бельгии П. Спаак. Он считал, что использование гер­манской угрозы как «ширмы» против угрозы со стороны России является неработающей идеей11. Прохладно относились к этому пун­кту будущего договора, равно как и к упоминавшимся в позитивном ключе инициаторами переговоров англо-советскому 1942 г. и фран­ко-советскому 1944 г. договорам, и другие страны Бенилюкса. Но чтобы избежать обвинений нового союза в «политической консоли1 дации, направленной главным образом против России», они пред­лагали расширить экономическую статью договора, акцентировав его направленность на экономическую реконструкцию Европы12.

Противоположную позицию занимало правительство Франции, возражавшее против тех вариантов проекта договора, в которых Герной системы европейской безопасности. При подписании союзного договора с Польшей 21 апреля 1945 г. Сталин, по свидетельству Ю. Циранкевича, которое польский лидер привел на совещании в Варшаве в 1955 г., заметил: «Теперь можно с уверенностью сказать, что немецкая агрессия осаждена с востока. Несомненно, что если этот барьер с востока будет дополнен барьером с запада, т. е. союзом наших стран с нашими союзниками на западе, то можно смело ска­зать, что немецкая агрессия будет обуздана и ей нелегко будет раз­гуляться»18.

В сталинскую концепцию европейской безопасности на основе создания системы двусторонних договоров вписывались и двусторон­ние договоры между западными державами. В беседе Сталина с Бе-вином 19 декабря 1945 г., состоявшейся во время Московского сове­щания министров иностранных дел четырех держав, последний коснул­ся вопроса о западном блоке. Бевин объяснил, что Великобритания должна иметь какие-то соглашения о безопасности с Францией и дру­гими соседними государствами, наподобие тех договоров, что уже зак­лючил Советский Союз с восточноевропейскими странами и против которых английское правительство не имеет возражений. На ремарку Бевина, что английское правительство не собирается ничего предпри­нимать без согласования с СССР и в противовес его интересам, со­ветский лидер ответил: «Я вам верю»19. В духе позитивного отноше­ния к двусторонним договорам западноевропейских держав о безопас­ности на континенте20 было оценено в Москве и дюнкеркское соглашение Англии и Франции (хотя западные исследователи обра­щают внимание на наличие антисоветского элемента в этом догово­ре и рассматривают его как часть усилий Бевина по созданию запад­ноевропейской системы обороны21). Более того, 27—28 марта 1947 г. в Москве состоялись дипломатические переговоры на уровне МИДа и посольства Великобритании о пересмотре англо-советского договора 1942 г., которые завершились безрезультатно. Как разъяснил Сталин на встрече с представителями делегации лейбористской партии 14 ок­тября 1947 г., предлагая «отремонтировать» советско-английский до­говор, СССР руководствовался желанием придать ему ту же форму, которую имел договор Англии с Францией, освободив его от прямой связи с прошедшей войной и осовременив22.

Наличие в двусторонних договорах статьи о предотвращении аг­рессии со стороны Германии было одним из главных элементов в сталинской схеме обеспечения европейской безопасности. Таким образом, с одной стороны, учитывался синдром германской угрозы в общественном мнении европейских народов, пострадавших от гит­леровского нашествия, а с другой стороны, с помощью предостав­ления гарантий безопасности от германской угрозы цементировалась соцсистема в странах Восточной Европы.

Но нельзя не отметить, что подобно английским и французским политикам, которые придавали большое значение «дюнкеркской формуле», чтобы не спровоцировать СССР, кремлевские лидеры так­же внимательно относились к формулировкам в текстах договоров, заключаемых с восточноевропейскими союзниками и между ними.

В период с октября 1947 г. по январь 1948 г., т. е. когда согласо­вывались и заключались ряд договоров между странами Восточной Европы, в соответствующих статьях говорилось о взаимопомощи против «любой агрессии, а не только агрессии Германии»23, что от­ражало происходившее ухудшение отношений между бывшими со­юзниками по антигитлеровской коалиции. Однако в конце февраля 1948 г., когда Англия, Франция и страны Бенилюкса перешли к ак­тивным действиям по созданию Западного союза, сталинское руко­водство решило вернуться к прежней формулировке в последующих договорах восточноевропейских стран и между ними и СССР. Теперь речь шла только о возможности возобновления агрессии со сторо­ны Германии и союзных с ней государств.

Главные причины возврата к прежней формулировке хорошо рас­крыты в материалах встречи в Кремле советского партийно-прави­тельственного руководства с представителями Болгарии и Югославии 10 февраля 1948 г. Во время этой трехсторонней встречи И. В. Сталин и В. М. Молотов обрушились с резкой критикой на Г. Димитрова за его интервью иностранным журналистам 17 января 1948 г. о перспек­тивах федерации восточноевропейских стран и создании таможенно­го союза. Помимо недовольства тем, что действия лидеров Болгарии и Югославии в столь важных вопросах не были согласованы с Моск­вой, советское руководство опасалось дать западным державам пред­лог для оправдания их собственных шагов в направлении политиче­ской и военной интеграции Западной Европы, носившей антисовет­ский характер24.

Однако остановить процесс консолидации западного блока было практически очень сложно, тем более что произошедший в феврале 1948 г. коммунистический переворот в Чехословакии, а также опа­сения, что подобные события могут иметь место в Финляндии и особенно в Италии, в свете приближающихся парламентских выбо­ров сыграли важную роль в минимизации разногласий потенциаль­ных участников Западного союза при выработке проекта Брюссель­ского пакта. В американской прессе ситуация, сложившаяся в Ев­ропе, использовалась для активизации обработки общественного мнения в пользу поддержки Соединенными Штатами усилий запад­ноевропейских стран по противодействию «советской угрозе». Об этом же собирался говорить Дж. Маршалл на открытии 16 марта слушаний в сенате относительно закона о всеобщей воинской по­винности25.

В целом, как об этом было сказано в заявлении Г. Трумэна от 17 марта 1948 г., США не только поддержали Брюссельский договор, но и были готовы оказать военную помощь западноевропейским странам.

Обострение ситуации в Берлине в связи с подготовкой в западных зонах сепаратной денежной реформы и требованием советской воен­ной администрации соблюдать четырехстороннее соглашение по Гер­мании, активизировали призывы участников Западного союза к США решить, «какую военную помощь они могут оказать европейским странам»26. Одновременно участники Западного союза были готовы начать с Вашингтоном переговоры о дальнейших шагах в области укрепления обороны стран Запада, создав с этой целью Консультатив­ный совет, а также в соответствии со статьями Брюссельского пакта Постоянный военный комитет. В послании Дж. Маршаллу от Бевина и Бидо, согласованном с министрами иностранных дел стран Бени­люкса на апрельской встрече в Париже, подчеркивалось: «Несмотря на трудности, с которыми сталкивается американская администрация, мы настоятельно обращаем Ваше внимание на то, что, если мы не хотим упустить благоприятную возможность и не хотим придать но­вый импульс делу коммунизма, необходимо незамедлительно начать переговоры в соответствии с имеющимися намерениями правитель­ства Соединенных Штатов»27.

Вашингтон не мог не откликнуться на западноевропейские ини­циативы, тем более что они уже обсуждались и совпадали с амери­канской концепцией европейской безопасности — создание эконо­мически сильной и сплоченной Европы для противодействия «совет­ской угрозе» — и доктриной «сдерживания» коммунизма.

Не останавливаясь на деталях подготовки вашингтонских перего­воров о формировании широкого западного военно-политического блока с участием США и Канады, а также с включением в него скандинавских стран и Италии, отметим, что официальные перего­воры в Вашингтоне с пятью участниками Брюссельского пакта на­чались 6 июля 1948 г., т. е. в разгар Берлинского кризиса (1948— 1949 гг.). При выборе подходящего момента для переговоров во вни­мание принимались два главных момента: резолюция американского сенатора А. Ванденберга и советский фактор. Что касается последне­го, то инициаторы переговоров преждевременно не хотели вызвать нежелательную реакцию со стороны СССР.

Одобрение в сенате конгресса США 11 июня 1948 г. резолюции № 239, предложенной А. Ванденбергом, согласно которой Соединен­ные Штаты могли участвовать в военно-политических союзах в мир­ное время, не только означало окончательный разрыв с одним из самых главных принципов американской политики изоляционизма в отношении Европы, но и открывало дорогу полномасштабным переговорам о создании многостороннего североатлантического бло­ка. На встрече Маршалла с представителем английского Форин Оффиса О. Фрэнком 14 июня государственный секретарь США от­метил, что принятие резолюции Ванденберга «расчистило путь к тому, чтобы начать переговоры по военным вопросам»28. Открывая вашингтонские переговоры, другой активный сторонник Североат­лантического союза Р. Ловетт оценил резолюцию Ванденберга как основу американского подхода к «проблемам взаимной безопасно­сти» и обороны Западной Европы.

Однако военные аспекты переговоров, прежде всего касавшиеся степени американского участия в случае вооруженного конфликта в Европе, были наиболее трудными для согласования. Ссылаясь на особенности конституции США, по которой объявление войны яв­лялось прерогативой конгресса, а не президента, американская сто­рона уделяла большое внимание вопросу об оказании европейскими участниками будущего союза отпора агрессии собственными си­лами и пыталась ограничить свое участие лишь поставками воору­жений (наподобие ленд-лиза). В то же время, Франция и Бельгия также не изъявляли желания посылать свои войска в случае, если жертвой агрессии станут Соединенные Штаты29.

Обстановка повышенной секретности, в которой происходили переговоры (были наложены ограничения на записи заседаний, об­мен телеграммами, исключались телефонные переговоры представи­телей европейских государств со своими внешнеполитическими ве­домствами и т. д.), диктовалась, как уже отмечалось, опасениями спровоцировать жесткий ответ СССР, но учитывалась и предвыбор­ная президентская кампания в США—стремление Г. Трумэна избе­жать потери голосов избирателей, настроенных произоляционистски. Однако Москва была информирована о содержании переговоров. Как следует из отчета о первом дне вашингтонских переговоров, среди присутствовавших английских дипломатов находился и Д. Маклейн30, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», которая по идейным соображениям сотрудничала с советской раз­ведкой. Через него, а затем и К. Кернкросса, работавшего в мини­стерстве обороны Великобритании, советское руководство имело полное представление обо всех мероприятиях по созданию НАТО, а также о ее структурах и финансовых делах31. Кроме того, в конце августа—начале сентября 1948 г. в американские газеты просочилось довольно большое количество информации о подготовке Североат­лантического союза. Госдепартаментом США было проведено тща­тельное расследование утечки секретных сведений (под подозрени­ем находились сотрудники бельгийского посольства), но оно оказа­лось безрезультатным32.

С самого начала на заседаниях в Вашингтоне большое внимание уделялось толкованию «советской угрозы». Исходя из общего посту­лата, что советской системе присуща тенденция к мировой экспан­сии, всеми участниками переговорного процесса отмечались, с од­ной стороны, потенциальная возможность военной агрессии Совет­ского Союза, а с другой — опасность подрывной коммунистической деятельности на территории стран североатлантического региона, т. е. идеологический аспект «угрозы» (об этом говорилось в выступлениях Ж. Боннэ, Р. Ловетта, Ч. Болена и др.)33. Таким образом, консоли­дация атлантического сообщества, по мысли его творцов, должна была прежде всего покончить с чувством незащищенности западно­го общества, опасавшегося угрозы с Востока, и не дать СССР воз­можности использовать «страх» перед его военной мощью «как ору­жие»34.

Примечательно, что, отрицая наличие у Советского Союза пла­нов военного завоевания Западной Европы ввиду необходимости восстановления разрушенной войной экономики, Дж. Кеннан, при­нимавший участие в переговорах как глава отдела внешнеполитичес­кого планирования госдепартамента, придавал важное значение именно идеологической угрозе. Однако, заявляя, что Запад может выиграть «эту холодную войну» (т. е. борьбу идей), он уповал на военную силу и оборонительные союзы35. При этом Кеннан высту­пал против того, чтобы «советская угроза» становилась единствен­ным обоснованием создания атлантического сообщества. Помимо военных факторов, в качестве причин создания союза он называл общность интересов и традиционных исторических связей госу­дарств, расположенных в Северной Атлантике36. В дальнейшем эти формулировки использовались в качестве контраргументов в ответах западных держав на советскую характеристику НАТО как агрессив­ного блока.

Судя по документам, секретные вашингтонские переговоры про­ходили отнюдь не гладко37. Разногласия возникали не только по поводу непосредственного участия американских войск в случае во­оруженного конфликта в Европе. Дискуссии касались и таких прин­ципиальных вопросов, как состав нового союза (США настаивали на приеме всех скандинавских стран, начиная с Исландии, а также на включении Португалии, Испании, Ирландии и даже Австрии), но и судьба Брюссельского пакта. Позиция представителя госдепартамента США сводилась к тому, чтобы создаваемый многосторонний союз поглотил Брюссельский пакт. Французский представитель Ж. Бон­нэ, напротив, занимал прямо противоположную позицию, предлагая усилить Брюссельский пакт за счет включения туда США, Канады, Исландии и Гренландии. Страны Бенилюкса полагали, что Северо­атлантический союз дополнит Брюссельский пакт. Великобритания же последовательно отстаивала точку зрения о необходимости суще­ствования двух военно-политических союзов.

Обращаясь к Э. Бевину за подтверждением его указаний англий­ской делегации, присутствовавший на переговорах помощник мини­стра иностранных дел Г. Джебб писал: «Вы полагаете, что в настоя­щее время нашей линией поведения должна быть не просто поддерж­ка предлагаемого Атлантического пакта, но нам необходимо сказать американцам, что должны быть две отдельные организации:

а)  Организация стран Брюссельского договора, которой США должны гарантировать поддержку (в случае агрессии. — Н. Е.);

б)  Атлантический пакт в том составе, который сейчас рассматри­вается, т. е. США, Канада, Великобритания, Франция и столько за­падноевропейских демократий, сколько намерено вступить, возмож­но, исключая Швецию и Италию»38.

Джебб предлагал включить Италию, наряду с Грецией, Турцией, Англией и Францией, в Средиземноморский или Средневосточный пакт, в который также вошли бы Сирия, Ливан и Египет. Идея Сре­диземноморского пакта не получила практического воплощения и была реанимирована в 1951 г. в планах создания Средневосточного командования, тесно связанного с НАТО.

В целом Лондону, несмотря на давление США, удалось отстоять точку зрения, что Атлантический пакт станет отдельным инструмен­том в обороне Западной Европы. Тем более, что уже были предпри­няты первые шаги в реализации оборонительных планов Западного союза. Так, к началу сентября 1948 г. Англия поставила Франции 60 военных самолетов39, а со стороны США, которые принимали участие в заседаниях военного комитета Западного союза, его членам, прежде всего Великобритании, была обещана военная материально-техническая помощь.

Что касается расхождения во мнениях относительно потенциаль­ных участников Североатланического блока (помимо тех стран, ко­торые вели переговоры), то наиболее сложную проблему представ­ляла Италия. Она не принадлежала к Североатлантическому регио­ну и имела ряд ограничений по мирному договору 1947 г., в том числе на строительство новых военных баз на ее территории, общую численность вооруженных сил, разработку атомных и некоторых других видов вооружений. Однако Италия была крайне важна для нового союза с точки зрения геостратегии, а также сохранения ее в орбите западного влияния. В итоге 29 марта 1949 г. Италия приняла приглашение присоединиться к НАТО. Членство Турции, Испании и Западной Германии было сочтено преждевременным, поскольку многие страны могли возражать против этого.

  Среди тех государств, которые 4 апреля 1949 г. подписали Севе­роатлантический договор, были два представителя Западного полу­шария — США и Канада — и 10 западноевропейских государств; Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Ис­ландия, Норвегия, Дания, Италия, Португалия.}

Вопреки ожиданиям создателей НАТО, которые предполагали, что реакция Советского Союза будет очень резкой, Советское правитель­ство в официальном порядке ограничилось «Заявлением Министер­ства иностранных дел» от 29 января 1949 г. и «Меморандумом Со­ветского правительства» от 31 марта 1949 г.40 Избранная советским руководством форма реакции на подготовку и создание НАТО в тра­диционном ключе пропагандистских разоблачений и предупрежде­ний о последствиях агрессивной политики империализма была обус­ловлена рядом соображений. Прежде всего, это диктовалось прису­щей Сталину и его соратникам установкой о том, что нельзя проявлять перед противником своей тревоги или растерянности. Именно в этом ключе заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко формулировал свои предложения В. М. Молотову от­носительно статьи или заявления СССР в ответ на опубликованное в январе 1949 г. заявление госдепартамента США «Строим мир. Кол­лективная безопасность в Североатлантическом регионе». «Статья должна быть написана в твердом, но спокойном тоне. Нужно избе­жать (подчеркнуто Молотовым. — Н. Е.), чтобы она могла быть рас­ценена за рубежом как знак проявления тревоги Советского Со­юза», — заключал свой меморандум Громыко41.

Кроме того, имея в своем распоряжении донесения разведки о ходе переговоров, разногласиях среди участников будущего альянса по ряду вопросов (особенно военных), в Кремле отдавали себе от­чет в том, что новый многосторонний союз являлся на первых по­рах политическим объединением, а не военным блоком.

Наконец, существовал еще один, весьма весомый фактор, объяс­няющий, почему Сталин не приступил к созданию многосторонне­го блока наподобие НАТО. Данным фактором оперировали западные, а не советские аналитики, но его следует иметь в виду, обра­щаясь к предыстории Организации Варшавского Договора. Это на­личие системы договоров СССР с восточноевропейскими странами и между ними, включавших военные статьи, в соответствии с кото­рыми функционировал институт советских военных советников, осу­ществлялась стандартизация вооружений союзников и с мая 1951 г. стали проводиться совместные боевые учения. В английском мини­стерстве иностранных дел, пытаясь найти наиболее весомые контрар­гументы против обвинений советского руководства, что вступление Великобритании в Североатлантический пакт является нарушением советско-английского договора 1942 г., делали акцент на том, что «...Советское правительство само создает военную коалицию в Вос­точной Европе» и что, несмотря на ее номинальную направленность против Германии или ассоциированной с ней державы, заявления лидеров стран—сателлитов СССР, а также события двух последних лет «не оставляют сомнений в том, что вся система фактически на­правлена против западных держав»42.

Позднее эта точка зрения Форин Оффис, с которой солидаризи­ровались американские дипломаты и военные, стала активно исполь­зоваться в дебатах о включении Западной Германии в НАТО. Вмес­те с тем западное представление о степени военной консолидации восточного блока было весьма преувеличенным, поскольку, несмот­ря на наличие советских военных советников в странах «народных демократий», стандартизацию вооружений по советским образцам, подготовку командного состава в советских военных академиях, не существовало единой военной организационной структуры. Кроме того, опытные военные кадры были уничтожены вследствие репрес­сий 1948—1949 гг., а военная промышленность стран Восточной Ев­ропы находилась в начальной стадии реконструкции. И вплоть до 1951 г. Сталин не ставил перед политическим и военным руковод­ством восточноевропейских стран более широких задач укрепления обороны восточного блока.

В то же время, стратегическая угроза НАТО отнюдь не сбрасы­валась со счетов в Советском Союзе. В выступлении Громыко 13 ап­реля 1949 г. в ООН, в котором он разоблачал агрессивный характер Североатлантического блока, немало говорилось о военных базах иностранных государств по периметру советских границ. Эта угроза национальной безопасности СССР действительно волновала совет­ское руководство. В дальнейшем в МИДе и других ведомствах тща­тельно собиралась информация о военных базах НАТО вокруг тер­ритории Советского Союза и Советское правительство пыталось включить вопрос о военных базах США и других стран в повестку дня многих международных встреч43.

По мере того, как с начала 19550-x годов развивались события в Европе и на Дальнем Востоке, в советских оценках НАТО усиливал­ся акцент на ее стратегической угрозе. Война в Корее, спровоциро­ванная вооруженной агрессией северокорейских войск 25 июня 1950 г., послужила катализатором таких принципиально важных по своим последствиям для Европы процессов, как принятие взаимосвязанных решений о дальнейшем укреплении системы коллектив­ной безопасности стран Запада с участием Западной Германии (получившей в 1948 г. государственный статус), создании европейской армии и объединенных вооруженных сил НАТО. Происходившая ми­литаризация западного блока требовала более активных действий сталинского руководства, чем пропагандистская риторика и развер­тывание широкой кампании «мирного наступления», через активи­зацию движения сторонников мира.

B  начале 1950-х годов центральной проблемой европейской бе­зопасности по-прежнему оставалось неопределенное будущее Герма­нии и полярное отношение сторон в холодной войне к возрождению ее военного потенциала. Можно согласиться с существующей в рос­сийской историографии точкой зрения, что Сталин и другие совет­ские лидеры не опасались непосредственной угрозы агрессии со сто­роны Западной Германии44. Однако отсюда не следует, что «герман­ская угроза» вообще была политическим блефом.

Для оценки реальности германской угрозы в восприятии советс­кого руководства, конечно, нельзя сбрасывать со счета воспомина­ния о недавней войне, но в начале 1950-х годов германская угроза воспринималась не сама по себе, а как важная составляющая уси­ления военно-экономического потенциала западного блока через экономическую и военную интеграцию стран Западной Европы, рас­ширение его стратегических границ и рост влияния США на Евро­пейском континенте. В восприятии Кремля угроза НАТО и герман­ская угроза оказались тесно взаимосвязаны.

9  мая 1950 г., в преддверии совещания министров иностранных дел США, Англии и Франции по вопросу о будущем Германии, гла­ва французского внешнеполитического ведомства Р. Шуман от име­ни своего правительства выступил с предложением о слиянии французского и германского производства и распределения угля и стали, и о создании Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), открытого для присоединения других стран Европы. Од­нако подлинным творцом этого проекта являлся Ж. Монне, кото­рый не только рассматривал его в качестве «фермента европейского единства»45, но и полагал, как он сообщал об этом в письме канц­леру ФРГ К. Аденауэру накануне открытия совещания в Лондоне 10 мая, что главный смысл французской инициативы имел поли­тический подтекст: контроль за производством тех отраслей про­мышленности, от которых зависело ведение современной войны, чтобы предотвратить их эволюцию в опасную сторону военных приготовлений46. Подписание 18 апреля 1951 г. 6 европейскими странами (Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ) Договора о создании ЕОУС заложило основы европейской экономической интеграции и в целом обеспечивало привлечение экономического потенциала Западной Германии к ук­реплению обороны Запада, в то время как военные аспекты гер­манского вопроса находились в стадии переговоров. Естественно, что в контексте франко-германского примирения одновременно решались острые вопросы экономической конкуренции двух стран и устранялась напряженность во франко-германских отношениях, связанная с вопросом Саара и управления Руром.

Следует подчеркнуть, что советское руководство, начиная с пер­вых мероприятий европейских стран по военно-политической и эко­номической интеграции, рассматривало эти инициативы сквозь при­зму политической и экономической экспансии США47. В одной из аналитических записок МИДа, посвященной Совету Европы (кото­рый был создан 5 мая 1949 г.), говорилось, что помимо цели вовле­чения Западной Германии через этот «гражданский орган» в поли­тику Западного союза и НАТО его задачей также является с помо­щью пропаганды «об «общеевропейской» и «сверхнациональной» интеграции замаскировать империалистическую колонизацию Запад­ной Европы и уничтожить национальный суверенитет независимых европейских стран в целях осуществления англо-американских пла­нов господства». На основании подобной трактовки западноевропей­ской интеграции делался вывод, что, потерпев неудачу с использо­ванием Совета Европы в указанных целях, США инспирировали выдвижение ряда «отраслевых» планов: «плана Шумана», а также других планов по объединению сельскохозяйственных и транспорт­ных ресурсов стран Европы, и «плана Плевена» (о котором речь пойдет ниже).

В то же время в одном из первых аналитических документов МИДа относительно ЕОУС не была обойдена вниманием экономи­ческая сторона его создания, в частности, указывалось на желание Франции сохранить за собой ведущую роль на континенте и осла­бить опасность экономической конкуренции со стороны Западной Германии. Но в обстановке обострения отношений с Западом и отрицательного отношения к процессу европейской интеграции со стороны советского руководства акцент в оценке многофункциональ­ного плана ЕОУС был сделан (по прямому указанию Молотова) на его направленности на восстановление военно-промышленного по­тенциала Западной Германии и ее ремилитаризацию48.

Официальная позиция Советского правительства по вопросу о ЕОУС была изложена 22 октября 1950 г. в Пражском заявлении ми­нистров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии и ГДР. В документе подчеркивалось, что создание ЕОУС имело целью возрождение военно-промышленно­го потенциала Западной Германии «в целях подготовки новой войны в Европе и приспособления западногерманской экономики к планам англо-американского военного блока»49. Тем более, что к этому вре­мени уже были известны далеко идущие решения встречи министров иностранных дел США, Англии и Франции, состоявшейся в Нью-Йорке в сентябре 1950 г., о ремилитаризации Западной Германии и интеграции ее вооруженных сил в систему обороны Запада.

Те же оценки ЕОУС были повторены в нотах правительству Франции от 20 января, 11 сентября и 19 октября 1951 г., хотя к этому времени главное беспокойство Кремля вызывала новая инициатива французского правительства, прямо связанная с военными аспекта­ми германской проблемы.

План французского премьер министра Р. Плевена, который был изложен в его декларации, зачитанной в октябре 1950 г. в Нацио­нальном собрании Франции, был разработан все тем же Ж. Монне50 с учетом как решительных возражений французской общественнос­ти против возрождения вермахта, так и позиции самого канцлера Аденауэра, не желавшего ремилитаризации Западной Германии пу­тем создания национальных вооруженных сил и предпочитавшего включение немецкого военного контингента в европейскую армию51. Суть «плана Плевена» сводилась к созданию европейской армии (строившейся на основе опыта наднациональных организационных структур ЕОУС) под единым европейским командованием, с едины­ми органами и бюджетом52.

Начавшиеся с февраля 1951 г. официальные переговоры Франции и стран Бенилюкса о создании европейской армии (Великобритания отказалась участвовать в ЕОС, хотя именно по инициативе У. Чер­чилля Консультативная ассамблея Совета Европы 11 августа 1950 г. приняла резолюцию о необходимости создания европейской армии) отразили неготовность европейских правительств, в том числе поли­тических сил в самой Франции53, к подчинению и контролю со сто­роны административных и финансовых органов ЕОС. Лишь после переговоров на уровне министров иностранных дел и нажима Соеди­ненных Штатов, предупредивших, что обструкция переговоров о ЕОС может повлечь за собой прекращение американской финансо­вой и военной помощи Европе, договор о ЕОС был подписан в Париже 27 мая 1952 г.

Но первоначально «план Плевена» не вызвал энтузиазма не толь­ко у английского правительства, но и у американской администра­ции. 24 октября Д. Ачесон заявил, что приветствует инициативу Франции, однако ее следует изучить. США потребовался почти год, чтобы к сентябрю 1951 г. прийти к окончательному решению о под­держке курса на создание европейской армии54. Изначальная причи­на, по которой английское правительство также первоначально оце­нило предложение Франции о создании европейской армии как ма­лопривлекательное, состояло в опасении, что это вызовет задержку в создании вооруженных сил НАТО с участием Западной Германии55.

Весьма показательной с точки зрения разногласий членов НАТО относительно включения Западной Германии в Североатлантический блок, а также внешнеполитических приоритетов (с учетом вовлече­ния США в войну в Корее) явилась сессия Совета НАТО, проходив­шая в октябре—ноябре 1950 г. в Нью-Йорке. В серии выступлений западноевропейских делегатов говорилось, что, несмотря на события в Корее, главная угроза Западу, по-прежнему, находилась в Европе и американское общественное мнение, как подчеркивали англий­ский премьер-министр К. Эттли и глава Форин Оффис Э. Бевин, должно понять, что западноевропейские державы не могут быть глу­боко втянуты в дела Дальнего Востока, поскольку именно на это рассчитывало советское руководство56. Начиная с К. Аденауэра, за­являвшего, что Корея является генеральной репетицией и что Ста­лин имеет подобный план в отношении Германии, такие же идеи поразному высказывали и другие европейские лидеры, в том числе французы57.

Взаимосвязь войны в Корее и германского вопроса действитель­но существовала в умах советского руководства, но совсем в ином плане, чем это представляли в западных правительственных кругах. В советском МИДе считали, что корейская война не только оказа­ла воздействие «на переход к открытой ремилитаризации Западной Германии», но и создала благоприятные условия «для организации активной борьбы против ремилитаризации и за объединение Герма­нии»58. Одним из дипломатических шагов, предпринятых СССР для достижения этой цели, было предложение Москвы, изложенное в ноте французскому, английскому и американскому правительствам от 3 ноября 1950 г., созвать сессию Совета министров иностранных дел (СМИД) для рассмотрения вопроса о ремилитаризации Западной Германии.

Во Франции советское предложение вызвало определенные на­дежды на возможность урегулирования столь жизненно важного для этой страны германского вопроса на четырехстороннем совещании по Германии. Поэтому на встрече министров иностранных дел и министров обороны Североатлантического блока в рамках сессии Совета НАТО, проходившей в декабре 1950 г. в Брюсселе, француз­ские представители выражали опасения, что принятие на этой сес­сии окончательных решений о милитаризации Западной Германии послужит предлогом для срыва намечавшегося совещания четырех держав. Однако именно на этой сессии Совета НАТО завершилось создание экономических и военных организационных структур НАТО. В качестве верховного главнокомандующего объединенных вооруженных сил блока был утвержден генерал Д. Эйзенхауэр. Было также подтверждено принятое ранее решение о военном вкладе За­падной Германии в оборону Западной Европы (хотя на протяжении зимы 1950 г. комитеты экспертов разрабатывали два возможных ва­рианта — немецкая армия в составе НАТО и в составе ЕОС), а так­же доведено до сведения участников решение президента Г. Трумэ­на об увеличении американского военного контингента в Европе59. Помимо этого было решено продвигать как можно дальше на вос­ток линию обороны Западной Европы и интегрировать западный, центральный и южный фланги в ходе боевых действий60.

Контрмеры Советского правительства в ответ на планы ремили­таризации Западной Германии и ее вовлечения в западный блок предпринимались как по линии официальной дипломатии, так и на уровне партийно-государственных отношений со странами Восточ­ной Европы. В настоящее время становится известно все больше фактов о состоявшемся 9—12 января 1951 г. в Кремле совещании советского руководства с генеральными секретарями и министрами обороны стран народных демократий. К сожалению, пока историки не располагают документами из российских архивов относительно этой важной встречи. Мы можем оперировать лишь косвенными свидетельствами, скупыми сведениями из болгарских архивов и опубликованными мемуарами61.

Основной пафос выступления Сталина на этом совещании сводил­ся к тому, что «народным демократиям» за 2—3 года, пока не сфор­мирована армия НАТО, предстоит создать «современные и мощные вооруженные силы», которые в настоящее время уступают армии КНР. В целом Сталин полагал, что в случае войны армии стран народных демократий должны составлять 3 млн человек, хорошо вооруженных и оснащенных62. Это совещание высветило насущную необходимость координации военно-организационных мероприятий и планов воен­ных поставок. С этим предложением выступил представитель Румы­нии. Его активно поддержал Сталин, по инициативе которого и был создан специальный комитет для обеспечения союзных армий необ­ходимым военным снаряжением, а также для решения вопросов, свя­занных со специализацией некоторых стран Восточной Европы в про­изводстве отдельных видов оборонной продукции63. 12 января по предложению министра вооруженных сил СССР маршала А. М. Ва­силевского и с одобрения Сталина председателем Военно-координа­ционного комитета был избран Н. А. Булганин64.

Кроме того, к этому времени в армиях восточноевропейских стран сложилась и стала функционировать система военных советников. Как отмечают российские исследователи, специально изучавшие деятель­ность института советских советников в странах восточноевропейского региона, «по сути дела, советские военные советники в начале 1950-х годов выполняли подготовительную работу к объединению ар­мий стран Восточной Европы в военно-политический блок, к созда­нию организации Варшавского Договора в 1955 г.»65

Таким образом, в последние годы жизни кремлевский диктатор предпринял ряд шагов по созданию некоторого подобия организаци­онных структур военного сотрудничества стран Восточной Европы66, а также наращивания военной составляющей восточного блока.

Следующим, не менее важным направлением советской внешней политики были инициативы, связанные с решением германского вопроса. Однако состоявшееся в Париже 5 марта —21 июня 1951 г. предварительное совещание заместителей министров иностранных дел четырех держав, на созыве которого настояли западные страны в ответ на советское предложение от 3 ноября 1950 г. и которому предстояло согласовать повестку дня намечавшейся сессии СМ ИД, потерпело неудачу. Позиции участников совещания относительно приоритетности вопросов повестки дня расходились изначально. Для Советского Союза важнейшим вопросом, как указывалось в дирек­тивах Политбюро советской делегации от 1 марта 1951 г. и решени­ях Политбюро от 19 марта, направленных А. А. Громыко, являлся вопрос о выполнении Потсдамских соглашений о демилитаризации Германии. В директивах, полученных Громыко, подчеркивалось, что нельзя «согласиться с тем, чтобы в момент, когда над Европой на­висла угроза возрождения германского милитаризма, в повестке дня СМИДа не был бы поставлен вопрос о выполнении соглашения четырех держав о демилитаризации Германии»67. Западные державы считали более актуальной постановку вопроса о причинах междуна­родной напряженности и мерах по улучшению отношений между Востоком и Западом, поскольку в основе оправдания их курса на экономическую и военную интеграцию ФРГ в западный блок лежа­ли ссылки на «советскую угрозу». Западные делегации как раз мень­ше всего были заинтересованы в конкретном обсуждении проблем демилитаризации. В разведывательном донесении из Берлина, посту­пившем высшему советскому руководству 10 января 1951 г., говори­лось о том, что государственный департамент США в директиве сво­ему верховному комиссару в Западной Германии не только предпи­сывал оказать нажим на К. Аденауэра, чтобы он согласился с решением брюссельской сессии НАТО 1950 г., но настаивал на не­обходимости приступить к проблеме перевооружения ФРГ до созы­ва совещания четырех держав, с тем «чтобы СССР не имел возмож­ности на этой встрече подорвать единый военный фронт стран За­падной Европы»68. Следует также отметить, что параллельно работе совещания в Париже в Петерсберге, где находилась резиденция вер­ховных комиссаров западных держав, происходили секретные пере­говоры их заместителей с делегацией ФРГ (январь—июнь 1951 г.) по вопросу отмены оккупационного статуса Западной Германии, про­должались переговоры о создании ЕОС, а в апреле 1951 г. получил завершение проект ЕОУС.

Но разные подходы советской и западных делегаций к проблеме ремилитаризации не исключали поиска точек соприкосновения69, а также обсуждения других вопросов повестки дня, среди которых было советское предложение об ускорении заключения мирного договора с Германией; вопрос об улучшении обстановки в Европе; о начале сокращения вооруженных сил четырех держав и ряд других вопросов. Камнем преткновения для продолжения переговоров в Париже явил­ся новый пункт повестки дня «Атлантический пакт и создание аме­риканских военных баз в Англии, Норвегии, Исландии и в других странах Европы и Ближнего Востока», который в соответствии с ре­шением Политбюро от 28 марта 1951 г. Громыко внес на обсуждение 30 марта. Хотя первопричиной этого решения Кремля было недоволь­ство «оборонительной» позицией главы советской делегации и стрем­ление ответить на предложение западных делегатов внести в повест­ку дня и другие вопросы, не имевшие прямого отношения к заявлен­ной теме сессии СМИД, этот пункт стал в дальнейшем настойчиво отстаиваться советскими делегатами. Как подчеркивалось в заявлении Громыко от 25 мая и особенно в ноте, направленной западным дер­жавам 4 июня 1951 г., «Советское правительство считает, что откро­венное обсуждение вопроса об американских базах и Атлантическом пакте, послужившем главной причиной ухудшения отношений меж­ду СССР и тремя державами, значительно разрядило бы атмосферу напряженности в Европе и облегчило бы работу совещания Совета министров иностранных дел»70.

С точки зрения западных держав упорство, с которым советская делегация отстаивала данный пункт, было убедительным свидетель­ством того, что Москва вознамерилась внести раскол в ряды участ­ников и сторонников НАТО, используя неоднозначное отношение общественного мнения и политических кругов к вопросу о ремилитаризации ФРГ и увеличению военных бюджетов стран Западной Европы. Данный вывод экстраполировал на текущую ситуацию хо­рошо известную на Западе советскую внешнеполитическую установ­ку, базирующуюся на марксистско-ленинском принципе об усилении противоречий империалистических государств: углублять любые раз­ногласия среди противников, в том числе и средствами пропаганды. В этой связи любопытно заметить, что английская делегация еще 2 марта получила развернутую директиву Форин Оффис относитель­но той контраргументации, которую она должна использовать в слу­чае, если советские участники совещания поднимут вопрос об агрес­сивности НАТО71.

Однако, на наш взгляд, смена акцентов в директивах Политбю­ро, с ремилитаризации Германии на политику Североатлантического блока в целом отражала происходивший" в советском руководстве поворот в восприятии самого альянса как источника множества «уг­роз», в том числе перевооружения ФРГ и эскалации процесса созда­ния кольца военных баз вокруг СССР. Ведь не случайно Дж. Дал­лес, государственный секретарь в администрации Эйзенхауэра, сме­нившего Г. Трумэна в 1953 г. на посту президента США, разработал план военно-политического окружения СССР путем создания цепи военных баз по его периметру72. В директивах Политбюро делегации СССР на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая проходи­ла также в Париже в ноябре—декабре 1951 г., рекомендовалось вне­сти предложение «О мерах против угрозы новой войны и по укреп­лению мира и дружбы между народами», в которых пунктом первым значилось объявление несовместимости с членством в ООН участие в «агрессивном Атлантическом блоке», а также создание военных баз на чужих территориях. Советское предложение завершалось призы­вом к США, Великобритании, Франции, Китаю и СССР «заключить Пакт мира»73.

Но все же основное внимание советской делегации на этой сес­сии Генеральной Ассамблеи было сосредоточено на германском воп­росе. Возражая против предложения западных держав о создании комиссии ООН для проверки условий проведения общегерманских выборов, советский представитель, руководствуясь указаниями По­литбюро, должен был воспользоваться моментом для внесения пред­ложения «об ускорении заключения мирного договора с Германией с последующим выводом всех оккупационных войск»74. Дело было в том, что к осени 1951 г. в комплексе мероприятий, которые раз­рабатывались в МИДе в противовес «ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в Атлантический пакт» важное место стало отводиться заключению мирного договора с Германией75.

Подробно не останавливаясь на том, какую эволюцию претерпе­вали документы Министерства иностранных дел, связанные q реа­лизацией принятого по согласованию с руководством ГДР сентябрь­ского решения ЦК ВКП(б) (в соответствии с которым немецкие друзья должны апеллировать к правительствам Англии, Франции, США и СССР с просьбой об ускорении заключения мирного дого­вора с Германией, а в ответ Советское правительство выступит с проектом его основ)76, обратим внимание на следующие принципиаль­ные моменты. На наш взгляд, весьма красноречиво о целях появле­ния советской ноты США, Англии и Франции от 10 марта 1952 г. с предложением заключить мирный договор с Германией (известной как «нота Сталина») свидетельствует проект письма А. А. Громыко на имя Сталина и окончательный вариант данного письма, отосланный 25 января 1952 г., а также принятое на его основе указание ЦК ВКП(б) главе советской Контрольной комиссии в Германии В. И. Чуй­кову и ее политическому советнику В. С. Семенову, разъясняющее суть расхождений с руководством ГДР в тактике реализации сентябрьско­го решения ЦК. Отвергая предложение правительства ГДР начать масштабную кампанию против готовившегося «Общего (general) до­говора» трех западных держав с ФРГ (который должен был отменить оккупационный статус Западной Германии и заменить его ограни­ченным суверенитетом), а также его желание взять на себя инициа­тиву выступления с проектом основ мирного договора, что умаляло роль СССР как державы-победителя, Политбюро следующим обра­зом разъясняло приоритетность борьбы за мирный договор: «Вы­двинув на первое место вопрос о мирном договоре, необходимо по­казать, что предложение трех держав о «генеральном договоре» с Западной Германией является попыткой, направленной как на срыв урегулирования для Германии, так и на срыв решения вопроса о восстановлении единства Германии». Директива коснулась и связи «Общего договора» с НАТО, поскольку договор «является средством вовлечения Западной Германии в подготовку третьей мировой вой­ны, осуществляемой Атлантическим блоком»77. В подготовленном документе ЦК немало слов было сказано относительно того, что помимо противопоставления мирного договора «Общему договору» выступление СССР с проектом основ мирного договора по Герма­нии послужит мобилизации сил сторонников единства Германии и противников ремилитаризации Западной Германии.

О том, что Советское правительство внимательно изучало добы­тые агентурным путем проекты «Общего договора», свидетельству­ют документы, отложившиеся в партийных архивах. Первые сведе­ния стали поступать в ЦК в декабре 1951 г., однако представители компетентных органов предостерегали, что это могут быть фальшив­ки. Последнее оказало свое влияние на нежелание советского руко­водства развязать политическую кампанию против готовившегося «Общего договора», отвлекая силы от подготовки мирного догово­ра78. Лишь в феврале 1952 г. руководство советского внешнеполити­ческого ведомства смогло представить копию подлинного докумен­та, одобренного министрами иностранных дел трех западных держав и канцлером ФРГ Аденауэром в Париже 22 ноября 1951 г.79

Уже после обращения правительства ГДР 13 февраля 1952 г. к правительствам четырех держав и к боннскому правительству, на которое западные державы не откликнулись, а Бонн выдвинул ряд условий, в проекте письма Сталину, подготовленном в начале марта 1952 г. за подписью Громыко, предлагалось в ближайшее время на­править ноту Советского правительства США, Англии и Франции, приложив проект основ мирного договора с Германией. Этот шаг должен был усилить борьбу германского народа против ремилитари­зации, предупредить возможность публикации «Общего договора» и противопоставить советскую «положительную программу» «агрессив­ным мероприятиям трех западных держав»80.

Таким образом, одной из целей мартовской ноты 1952 г. являлось противопоставление широкого советского предложения инициативам западных держав, фокусом которых была замена оккупационного ре­жима ФРГ договорными отношениями, т. е. расширение ее суверени­тета при сохранении особого статуса трех держав, что было основным условием согласия Аденауэра на участие страны в европейской армии. «Боннский договор», подписанный 26 мая 1952 г., должен был всту­пить в силу после ратификации всеми участниками Парижских согла­шений о создании ЕОС, подписанных 27 мая 1952 г.

Однако историки все еще задаются вопросом, насколько Сталин верил в то, что в сложившейся обстановке западные державы пой­дут на объединение Германии, и не было ли это только пропаган­дистским ходом, в то время как сам вождь стремился создать в ГДР социалистическое государство под советским контролем? Российские архивы все еще не позволяют дать однозначный ответ. Однако об­ращает на себя внимание не только дипломатическая активность СССР, но и развернутая кампания по обработке общественного мне­ния с помощью движения сторонников мира. На первой сессии Всемирного Совета Мира (ВСМ) в Берлине 21—26 февраля 1952 г. бьыо принято решение «О подготовке международной конференции для разрешения германской проблемы в условиях отказа от мили­таризма, в условиях мира и международного сотрудничества»81.

Наводит также на определенные размышления поступившее в секретариат В. М. Молотова в Кремле 26 января 1952 г. предложе­ние министра финансов СССР поставить перед правительством ГДР вопрос о «полном или частичном возмещении германскими властя­ми за их счет т. н. внешних оккупационных расходов, производив­шихся до настоящего времени за счет бюджета СССР» (общая сум­ма оккупационных расходов СССР достигла к 1952 г. 25 млрд руб.). При этом министр финансов А. Зверев подчеркивал, что его мини­стерство настаивает на рассмотрении этого вопроса вопреки мнению МИДа (высказанному еще в марте 1951 г.) о невозможности прави­тельства ГДР брать на себя обязательства, касающиеся всей Герма­нии, и отсутствии подобного требования у западных держав к запад­ногерманским властям82. Скорее всего в Министерстве финансов всерьез рассматривали те пункты основ советского проекта мирно­го договора, которые касались вывода оккупационных войск «не позднее чем через год со дня вступления в силу договора» и осво­бождения Германии от тягот режима оккупации83, пытаясь вернуть­ся к теме компенсации СССР оккупационных расходов.

По нашему мнению, также заслуживают внимания факты, связан­ные с беседой лидера итальянской социалистической партии П. Нен-ни со Сталиным 17 июля 1952 г., состоявшейся во время его визита в Москву для получения Сталинской премии мира. Прежде чем принять решение относительно разрешения на встречу Ненни со Ста­линым, послу СССР в Риме М. А. Костылеву 21 июня 1952 г. была направлена директива Политбюро переговорить с генеральным сек­ретарем итальянской компартии П. Тольятти, чтобы иметь более ясное представление о целях состоявшихся ранее переговоров Нен­ни с главой итальянского правительства А. Де Гаспери. При этом послу следовало разъяснить позицию советского руководства в от­ношении переговоров итальянских левых с представителями правя­щих кругов. Ее суть сводилась к тому, что «разговоры о «разрядке» напряженности и превращении Атлантического пакта в оборонитель­ный союз могут иметь значение лишь в том случае, если будут лик­видированы американские базы на территории Италии»84.

К сожалению, российские исследователи пока не располагают архивной записью беседы Сталина с Ненни. Но, судя по решению Политбюро от 29 июля 1952 г. об удовлетворении просьбы лидера итальянских социалистов об оказании итальянской социалистиче­ской партии дополнительной финансовой помощи в 1952 г.85, хозя­ин Кремля остался доволен состоявшимся разговором. Более того, если иметь в виду дипломатический резонанс, который получило со­держание беседы, а также последующие инициативы Ненни, то на него была возложена Москвой определенная политическая миссия. В архиве министерства иностранных дел Великобритании отложил­ся ряд документов, передающих содержание беседы Сталина с Нен­ни на основании сообщений посла Италии в СССР М. Ди Стефано, которому Ненни нанес визит накануне своего отъезда из Москвы. Наиболее достоверными являются выдержки из трех посланий М. Ди Стефано в Рим, которые Форин Оффис получил непосредственно из итальянского посольства в Лондоне 22 ноября 1952 г. Что касается германского вопроса, то, по сообщению Ненни, Сталин принял тот факт, что в настоящее время (напомним, что беседа состоялась в июле, когда нотная переписка по мирному договору с Германией еще продолжалась) невозможно объединить Германию. На вопрос Нен­ни, связано ли это с перспективой ратификации договора о ЕОС, Боннским договором и вероятным избранием Д. Эйзенхауэра пре­зидентом США, Сталин ответил утвердительно. «Еще несколько месяцев назад Советское правительство было готово сделать суще­ственные уступки, чтобы создать объединенную и нейтральную Гер­манию. Сейчас время ушло» — так передал Ненни слова Сталина. В изложении лидера итальянских социалистов взгляды Сталина на перспективы существования разделенной Германии сводились к тому, что две Германии с примерным равенством в вооружениях могли бы существовать, не представляя угрозы миру; такая ситуация могла бы длиться годами, до тех пор, пока социальные и экономические из­менения в Западной Германии не создадут предпосылок для мирно­го объединения страны86.

Делая поправку на все возможные искажения содержания слов Сталина и его желание создать нужное впечатление, правомерно допустить, что он был вполне откровенен, говоря о существовании короткого временного отрезка в развитии европейских событий, когда советское руководство было готово идти на уступки в герман­ском вопросе. Не менее важен еще один аспект беседы Сталина с Ненни, который вызвал наибольшие волнения у итальянских и дру­гих западных дипломатов. В отчете Ди Стефано о визите Ненни в посольство содержится интересная информация относительно туман­ных намеков Ненни, что Сталин не исключал возможности подпи­сания между СССР и Италией пакта о ненападении. В свете этого посол высказывал предположение, «что Кремль санкционировал визит» Ненни в итальянское посольство, чтобы не создавалось впе­чатление, будто советские руководители обсуждают данный вопрос через голову итальянского правительства и чтобы идея пакта о не­нападении была высказана открыто87.

Миссия Ненни, если таковая действительно существовала, нашла свое продолжение в ходе встречи лидера итальянских социалистов с премьер-министром Италии Де Гаспери, которая состоялась в се­редине октября 1952 г., накануне обсуждения в правительстве внеш­неполитических вопросов. В информации, поступившей в Форин Оффис от французских политических кругов 21 октября, говорилось, что Ненни, сообщая о своих впечатлениях от поездки в Советский Союз, подчеркнул силу и сплоченность СССР на фоне усиления антиамериканских настроений в Европе и призвал главу итальян­ского правительства тщательно рассмотреть как перспективу вступ­ления Италии на путь нейтралитета, так и возможность подписания с Советским Союзом пакта о ненападении.

В свете того, что французское правительство располагало секрет­ной информацией, указывавшей на намерения СССР выступить с предложением ряду стран — членов НАТО, за исключением США, подписать двусторонние пакты о ненападении, деятельность Ненни расценивалась как «прощупывание почвы в Италии»88. Французское министерство иностранных дел интересовало наличие подобных све­дений во внешнеполитическом ведомстве Великобритании и его от­ношение к вероятности подобных действий со стороны СССР, а так­же необходимость выработки общей линии поведения членов НАТО.

В заключении экспертов Форин Оффис относительно всей ин­формации по поводу интервью Ненни со Сталиным в расчет при­нимались отсутствие надежных свидетельств и маловероятность того, что советское руководство могло всерьез рассчитывать на согласие итальянского правительства на предложение о пакте. Однако в до­кументе подчеркивалось, что подобная политика отвечала тезису, подтвержденному на XIX съезде КПСС (1952 г.) в докладе Г. М. Ма­ленкова, об «усилении противоречий в империалистическом лагере», и по своим целям могла быть направлена на ослабление позиций итальянского правительства в вопросе перевооружения и поддерж­ки политики НАТО89.

В доступных исследователям документах российских архивов пока не обнаружено каких-либо материалов, проливающих свет на будо­ражившие дипломатические круги слухи о подрыве НАТО через се­рию двусторонних пактов с СССР о ненападении. И все же обра­щает на себя внимание сходство с ситуацией 1949 г., когда 5 февраля, за два месяца до подписания Североатлантического договора, Советское правительство предложило правительству Норвегии под­писать пакт о ненападении и тем самым предотвратить вступление страны, которая граничила с СССР, в военно-политический запад­ный блок.

В 1952 г., который вслед за 1950 г. вполне можно назвать следу­ющим поворотным моментом в блоковой политике обоих участни­ков холодной войны, советское руководство параллельно разработ­ке мероприятий в германском вопросе (в том числе требования ней­трального статуса для объединенной Германии) пересмотрело свою одностороннюю оценку «нейтралитета» как пособничества Западу. В начале этого года Советский Союз оперативно откликнулся на предложение президента Финляндии У. К. Кекконена (предваритель­но рассмотренного в Москве) о создании нейтрального блока скан­динавских стран90. Однако у данного позитивного отношения к «ней­тралитету», которое в определенной мере прокладывало путь к под­держке «нейтрализма» середины 1950—1960-х годов, имелась оборотная сторона. Помимо расчетов, связанных с усилением анти­милитаристских настроений мировой общественности, советская доктрина нейтралитета, как считали западные аналитики, имела це­лью подрыв единства стран Запада. Следует отметить, что в конце 1951 — начале 1952 г. у руководства НАТО также усилился интерес к позиции нейтральных стран. В начале февраля 1952 г. на очеред­ной сессии Совета НАТО делегат от Норвегии, имея в виду прохлад­ное отношение Швеции к данному блоку и бессмысленность оказа­ния на нее давления в этом вопросе, предложил сделать все возмож­ное, «чтобы помочь Швеции создать ее вооруженные силы»91. На римской сессии Совета НАТО в ноябре 1952 г. был поднят вопрос об отношении Североатлантического блока с нейтральными государ­ствами (прежде всего Швецией и Швейцарией). Иными словами, каждая из противоборствующих сторон стремилась вовлечь нейтраль­ные страны в орбиту своей политики.

Но 1952 г. стал также знаковой вехой на пути раскола Европы, поскольку Советский Союз фактически согласился с разделением Германии и в своей политике безопасности в Европе стал, как это уже осуществляли западные державы в отношении ФРГ, открыто опираться на вовлечение ГДР в восточный блок. Мартовская нота Советского правительства и обструкционистская реакция трех запад­ных держав обозначили тот водораздел, за которым последовал по­ворот ГДР к курсу на строительство основ социализма, создание регулярной армии и в целом усиление военной консолидации вос­точного блока с постепенной интеграцией в него Восточной Герма­нии92.

В этом отношении принципиальное значение имела встреча Ста­лина с лидерами ГДР в начале апреля 1952 г. Прибывшие в Москву 31 марта В. Пик, В. Ульбрихт и О. Гротеволь информировали орга­низаторов визита, что собираются обсуждать со Сталиным такие важные контрмеры (в связи с предстоящим подписанием Боннско­го договора и созданием западногерманской армии), как решение вопроса о восточногерманской армии и вооружении народной по­лиции93. Во время встречи с немецкой делегацией 1 и 7 апреля Ста­лин не только дал установку на создание в ГДР «своего социалис­тического государства» (собравшийся в июле второй съезд СЕПГ утвердил директиву на строительство социализма в ГДР), но и под­черкнул настоятельную необходимость замены полиции (которая насчитывала 50 тыс. человек)94 народной армией ГДР численностью 300 тыс. человек в составе 9—10 армейских корпусов и 30 дивизий95.

Мероприятия по созданию восточногерманской армии были ус­корены подписанием 26 мая 1952 г. Боннского (или Общего) дого­вора и 27 мая соглашений о создании Европейского оборонитель­ного сообщества. К 1 июля 1952 г. МИД и Советская контрольная комиссия в Германии согласовали и направили Сталину на утверж­дение проект решения ЦК ВКП(б), в соответствии с которым руко­водству ГДР рекомендовалось отменить все ограничения в правах для бывших офицеров немецкой армии (за исключением военных преступников), чтобы привлечь «военных специалистов в нацио­нальные вооруженные силы» Восточной Германии и помешать запад­ным державам переманить их на свою сторону96. Таким образом, Москва сняла ограничения на создание регулярной армии ГДР. Кро­ме того, с декабря 1950 г. проводилась работа по организации внеш­неполитической разведки в Восточной Германии, которая заверши­лась осенью 1951 г. и была нацелена прежде всего на Западную Гер­манию, хотя в поле деятельности ее секретных служб находились и страны НАТО97.

Нотная переписка по германскому вопросу продолжалась до 23 сентября 1952 г. (с советской стороны последняя ответная нота на ноту трех западных держав от 10 июля была послана 23 августа). Однако к этому времени дипломатическая переписка приобрела все­цело пропагандистский характер, поскольку уже с мая в ответных нотах Советского правительства содержалась критика Общего дого­вора и ЕОС. Как подчеркивалось в одном из проектов советской ноты от 24 мая правительствам США, Англии и Франции, включе­ние Западной Германии в ЕОС будет способствовать «дальнейшему увеличению вооруженных сил Североатлантической агрессивной группировки», усилит ее агрессивность98. Любопытно, что в инфор­мации А. Я. Вышинского (сменившего В. М. Молотова на посту министра иностранных дел в марте 1949 г.) Сталину относительно реакции В. Ульбрихта на содержание ноты 23 августа, с которой его ознакомили заранее, подчеркивалось, что нота «бьет своей аргумен­тацией» и что она облегчит правительству ГДР и СЕПГ «битву за единую Германию, за мирный договор, против ратификации бонн­ских и парижских соглашений»99.

Таким образом, советское руководство использовало и пропаган­дистские, и политические, и военные средства в противовес запад­ной политике ремилитаризации Западной Германии и укрепления НАТО.

Анализируя факторы, влиявшие на процесс консолидации запад­ного и восточного блоков, нельзя обойти вниманием и воздействие на советское руководство западных инициатив по расширению стра­тегических границ Североатлантического альянса, того, что по анало­гии с современными событиями называется «расширением НАТО на Восток». Идея создания Средневосточного командования, «тесно ас­социированного с Организацией Североатлантического договора»100, была выдвинута Великобританией в мае 1951 г., исходившей из ин­тересов укрепления обороны британского Содружества в Средиземно­морье и на Ближнем Востоке, принимая во внимание события на Дальнем Востоке. Эта инициатива была поддержана США, которые, при соблюдении определенных условий, собирались участвовать в новом союзе. В дискуссиях по данному вопросу, проходивших с 19 по 28 июня 1951 г. сначала на совещании начальников штабов НАТО в Вашингтоне, а затем на совещании министров обороны стран Содру­жества, перспектива создания командования прямо увязывалась с принятием Греции и Турции в НАТО101. Причем Турции, учитывая ее географическое положение, предназначалась весьма важная роль в Средневосточном командовании. В ходе дискуссии США настаивали, чтобы новое командование было частью НАТО, тогда как Англия, претендовавшая на роль верховного главнокомандующего, предлага­ла кoмпромиссный вариант — делегирование ответственности НАТО за Средневосточное командование четырем наиболее тесно связанным с данным регионом членам: США, Великобритании, Франции и Тур­ции102. Именно эти страны обратились к правительствам Египта, Си­рии, Ирана, Саудовской Аравии, Йемена, Израиля, Трансиордании с предложением о создании Средневосточного командования. На сес­сии Совета НАТО в Оттаве в сентябре 1951 г. было принято решение о поддержке Североатлантическим блоком плана создания Среднево­сточного командования. Но отказ Египта в октябре 1951 г. от учас­тия в данном проекте заставил модифицировать идею в сторону со­здания средневосточной оборонительной организации, отделенной от НАТО103. Идея, претерпев ряд трансформаций, реализовалась в 1955 г. в создании Багдадского пакта104.

Советская дипломатия и партийно-правительственное руковод­ство отреагировали на усилия западных держав по созданию, по су­ществу, нового военно-политического блока нотами протеста, начи­ная с ноты от 24 ноября 1951 г., в которых неизменно подчеркива­лась связь Средневосточного командования с агрессивными целями НАТО и стремление превратить страны Ближнего и Среднего Вос­тока в плацдарм для вооруженных сил Атлантического блока «в рай­оне, расположенном недалеко от границ Советского Союза»105. От­личительной чертой ноты от 28 января 1952 г. правительству США (почти идентичные тексты нот были направлены Великобритании, Франции и Турции), которая подверглась жесткой правке Молотова и значительной доработке после замечаний на заседании Политбю­ро 19 января, поскольку ее должны были опубликовать в советской печати, являлось усиление акцента на агрессивных планах США в связи с созданием вооруженных сил НАТО и политикой ремилита­ризации Западной Германии, а  также планами создания американ­ского командования в Азиатско-Тихоокеанском регионе106.

Следовательно, можно заключить, что «угроза» НАТО в интерпре­тации советских дипломатических и партийно-правительственных кругов в начале 1950-х годов стала все больше ассоциироваться с глобальной политикой США. В этом находила свое проявление уси­лившаяся под воздействием процессов консолидации двух военно-политических блоков биполярность холодной войны.

Несмотря на то, что планы создания Средневосточного командо­вания так и не были реализованы, советское руководство продолжа­ло проявлять озабоченность по поводу укрепления стратегических позиций НАТО в связи с приемом в Североатлантический союз 15 февраля 1952 г. Греции и Турции и вырисовывавшейся перспек­тивой присоединения к нему Югославии107. Развязанная Советским Союзом и странами народной демократии после известных резолю­ций совещаний Информбюро 1948 и 1949 гг. антиюгославская и ан-тититовская кампания способствовала усилению интереса Запада к интеграции в НАТО Югославии, занимавшей важное геостратегиче­ское положение на Балканах и имевшей сильную армию. На рубе­же 1950-х годов Белград, опасаясь вооруженного нападения на Юго­славию, предпринял ряд оборонительных мероприятий на границе с Болгарией, Венгрией и Румынией. Тем более, что на территорий этих социалистических государств вдоль границ с Югославией про­исходила частая передислокация воинских частей, строительство противотанковых заграждений и других оборонительных сооружений. За период 1950—1952 гг. военные расходы Югославии составили 665 млн долларов, т. е. увеличились в два с лишним раза по сравне­нию с 1946 г.108 Слухи о возможном вторжении в Югославию стран восточного блока стали особенно активно муссироваться после на­чала войны в Корее и по аналогии с ней. В меморандуме ЦРУ, ко­торый был подготовлен в конце 1950 г. и посвящен данному вопро­су, подчеркивалось, что численность болгарской, венгерской и ру­мынской армий значительно возросла между январем и декабрем 1950 г. Однако при этом говорилось о зависимости боевой эффек­тивности армий данных стран от советского материально-техниче­ского обеспечения и руководства боевыми операциями при конф­ликте с Югославией109.

По свидетельству российских исследователей, которые имели до­ступ к архивам Министерства обороны РФ, «соседние с Югослави­ей страны народной демократии в начале 50-х годов в военном от­ношении не были готовы не только к каким-то серьезным вооружен­ным действиям против ФНРЮ, но вряд ли могли противостоять достаточно сильной югославской народной армии»110. Основные при­чины слабости армий стран Восточной Европы, как уже говорилось, коренились в истреблении офицерских кадров в кампании репрес­сий111, а также в трудностях с увеличением расходов на оборону в связи с экономическим положением этих стран.

Заинтересованность Тито в западной поддержке и встречное же­лание со стороны военного командования НАТО укрепить балкано-средиземноморский фланг Атлантического пакта привели к заклю­чению 14 ноября 1951 г. соглашения о военной помощи между правительством США (в рамках закона о взаимном обеспечении безо­пасности 1951 г.) и Югославией. Было также достигнуто соглашение об оказании военной помощи со стороны Англии. В сентябре 1952 г. состоялся визит английского министра иностранных дел А. Идена в Белград, во время которого заместитель председателя югославского правительства Э. Кардель откровенно заявил, что поскольку СССР рассматривает независимую Югославию как «угрозу» внутриполити­ческой стабильности восточного блока, то «в интересах Запада по­мочь Югославии». Со своей стороны, Иден привез Тито письмо от Д. Ачесона, в котором тот рассматривал Югославию как «нашу», т. е. западную страну112. Несмотря на то, что Италия занимала негатив­ную позицию в отношении принятия Югославии в НАТО из-за про­блемы Триеста, а сам Белград также не высказывал желания вклю­читься в систему Североатлантического пакта, в стратегической кон­цепции обороны НАТО, принятой в декабре 1952 г., подчеркивалось, что Югославия — единственный бывший советский сателлит, «ко­торый, хотя и не является членом НАТО, вероятно, присоединится к оборонительной войне против советского блока и, таким образом, предоставит союзникам значительные психологические преимуще­ства, а также военную помощь»113.

В итоге контакты Югославии с ведущими странами НАТО, а так­же Турцией и Грецией завершились подготовкой к созданию регио­нального блока. 28 февраля 1953 г. между Югославией, Грецией и Турцией был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве, что яви­лось важным шагом на пути к созданию 9 августа 1954 г. Балкан­ского союза114.

Наметившаяся в 1952 г. перспектива союза Югославии с двумя членами НАТО — Грецией и Турцией — не могла расцениваться ста­линским руководством иначе, чем намерение Запада теснее привя­зать Югославию к Атлантическому пакту. В справочном материале, который использовался Молотовым при подготовке своего так и не состоявшегося выступления на XIX съезде КПСС, Югославия наря­ду с Западной Германией была отнесена к странам, «примыкающим к Североатлантическому блоку»"5. И эта «угроза» на фоне конфликта Сталина с Тито могла стать вполне реальной. Обеспокоенность воз­можностью вхождения Югославии в НАТО была одной из важных причин нормализации советско-югославских отношений после смер­ти вождя116.

Процесс милитаризации западного и восточного блоков и транс­формация восприятия советскими лидерами угрозы НАТО с поли­тической на военно-стратегическую усилили взаимные опасения сто­рон о возможности новой войны. Для оценки ситуации начала 1950-х годов вполне применима концепция «дилеммы безопасности», на ко­торую ссылаются многие исследователи в своем анализе холодной войны117. Согласно модернистским теориям международных отноше­ний, любое национальное государство смотрит на усиление мощи Других государств в свете потенциальной агрессии. С этой точки зрения, меры безопасности, которые предпринимались СССР и его восточноевропейскими союзниками, усугубляли чувство уязвимости Запада, и наоборот. Кроме того, присущий Сталину и навязываемый советскому обществу страх перед войной подкреплялся марксистско-ленинской теорией о неизбежности войн при капитализме.

Насколько оправданны были опасения сторон? Начало 1950-х го­дов было временем активного перевооружения Советской Армии и Военно-Морского Флота новыми видами оружия, включая ракеты (первая ракета Р-1 была принята на вооружение в августе 1950 г.)118, истребители и подводные лодки. О том, насколько Сталин лично был занят проблемами укрепления обороноспособности Советской Армии, свидетельствует список корреспонденции, которую он полу­чал во время отдыха на юге в 1950—1951 гг. Ему сообщалось о про­изводстве новых видов оружия в СССР и в странах Запада, мерах по укреплению обороны против внезапного нападения противника с воздуха, о финансовых вопросах министерства вооружений и во­енно-морского министерства. Кроме того, переписка вождя включала материалы о снабжении Советским Союзом восточноевропейских стран оружием и боеприпасами.

Все эти факты свидетельствуют, что Сталин в развитие своих за­явлений на уже упоминавшемся январском совещании 1951 г. в Кремле о будущей войне с армией НАТО пытался максимально уси­лить обороноспособность СССР и стран народных демократий119. В то же время эксперты Госплана СССР полагали, что до 1955 г. бу­дет невозможно выполнить все заказы советских военных мини­стерств, необходимых для мобилизации вооруженных сил в случае войны120.

Что касается термоядерного оружия, то после заявления Г. Тру­мэна 31 января 1950 г. о данном им Комиссии по атомной энергии распоряжении разрабатывать все виды ядерного оружия, включая водородную бомбу, в Советском Союзе теоретические разработки водородной бомбы были переведены в практическую плоскость. В 1952 г. Сталину было доложено о первых обнадеживающих резуль­татах. В то же время, «хозяин» Кремля, прекрасно осведомленный об отставании СССР от США по количеству атомных бомб121, был заинтересован в принятии ООН советских предложений о «безуслов­ном запрещении атомного оружия и других видов оружия массово­го уничтожения»122, хотя, несмотря на поддержку союзников СССР и некоторых других стран (в частности Египта), рассчитывать на одобрение подобной резолюции западными странами было едва ли возможно.

После того как в Советском Союзе 29 августа 1949 г. была успеш­но испытана атомная бомба, западные оценки (в основном ЦРУ и разведывательных служб Великобритании) военного потенциала СССР и его восточноевропейских союзников, равно как и вероят­ности новой войны, претерпели значительную корректировку. Если в оценках 1947—1948 гг. военная сила СССР рассматривалась как оплот для политической и идеологической агрессии, то в докладе ЦРУ от 9 июня 1950 г. говорилось, что «возможность прямого во­енного конфликта между Советским Союзом и Соединенными Шта­тами возросла в результате овладения СССР атомным оружием»123.

Что касается оценок военной силы восточноевропейских союзников СССР, то, как уже говорилось в связи с предположениями о подго­товки агрессии против Югославии, до начала 1950-х годов западные аналитики не рассматривали ее как независимую силу и считали, что военный потенциал восточноевропейских стран должен был исполь­зоваться в качестве «материального дополнения к советской насту­пательной мощи».

На римской сессии Совета НАТО 23—29 ноября 1951 г., на кото­рой обсуждался вопрос о необходимости вклада Западной Германии в оборону Европы, большое внимание было уделено докладу Посто­янной группы совета о сравнении мощи и боеспособности НАТО и советского блока (без учета КНР, КНДР и МНР). В этом документе подчеркивалось, что СССР и страны народной демократии будут готовы к большой войне не ранее 1954 г., причем к этому времени восточноевропейские союзники СССР «также достигнут значитель­ной наступательной мощи»124. В январе 1952 г. на сессии Совета НАТО в Лиссабоне было отменено предыдущее решение о публика­ции данного доклада не только из-за опасения, что в распоряжение СССР попадут материалы стратегического характера, но, прежде всего, потому, что пришлось бы обнародовать данные «о превосход­стве Запада в атомных вооружениях в качестве противовеса превос­ходству СССР в обычных вооружениях»125. Это особенно волновало представителей Пентагона, которые опасались, что конгресс США мог воспользоваться публикацией данного документа, чтобы снизить расходы на производство обычных вооружений. Кроме того, по мне­нию американских военных, публикация могла оказать вредное вли­яние на оборонный бюджет США и ассигнования на американскую военную помощь126.

Возвращаясь к тексту самого доклада Совету НАТО, следует от­метить, что его авторы признавали стоявшую перед ними прагмати­ческую цель «оправдать расходы на укрепление сил НАТО» и поэтому, оставляя в стороне фактор ядерного превосходства Запада, приходили к выводу, что силы, которыми располагает Североатлантический блок на период 1952—1954 гг. «не могли противостоять советскому наступ­лению в континентальной Европе».

Однако, оценивая вероятность войны в ближайшем будущем, за­падные аналитики полагали, что СССР скорее не решится на подоб­ный шаг (тем более учитывая продолжавшуюся войну в Корее) и будет преследовать свои цели средствами, не доводящими до вой­ны127. Вместе с тем, оценивая перспективы ослабления международ­ной напряженности, британский посол в Москве А. Гаскойнь писал министру иностранных дел Великобритании незадолго до появления «ноты Сталина» по Германии, что даже перед лицом «перевооруже­ния Запада» СССР не пойдет на примирительные инициативы и будет делать все возможное, чтобы создать революционную ситуацию в странах Запада посредством «кампании борьбы за мир» и иными методами влияния на народные массы. По этой причине он подтвер­ждал свою точку зрения о нежелательности «переговоров со Стали­ным на высшем уровне»128.

Позиция советского посольства в Лондоне была не менее жест­кая. Во внимание принималась как в целом недружественная поли­тика Великобритании, так и тот факт, что вернувшийся к власти в октябре 1951 г. премьер-министр У. Черчилль после визита в Вашин­гтон в конце этого года уже не возобновлял свои призывы к пере­говорам на высшем уровне, которые впервые прозвучали в период его предвыборной кампании в феврале 1950 г.129 Равным образом заглохла и его идея приезда в Москву для встречи со Сталиным. Поэтому в советском посольстве полагали, что «в настоящее время вряд ли нам необходимо брать инициативу в обсуждении с Велико­британией любых важных политических проблем, поскольку нет на­дежды, что это обсуждение приведет к положительным результатам для Советского Союза»130.

Таким образом, начало 1950-х годов можно с полным правом назвать апогеем холодной войны. До смены власти в Кремле и на Западе, и в Советском Союзе ослабление международной напряжен­ности занимало последнее место в ряду внешнеполитических при­оритетов. С обеих сторон ставка делалась на политику с позиции силы. Милитаризация экономики и гонка вооружений становились неотъемлемой чертой блоковой политики.




1   Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by O. A. Westad. London, 2000.

2  Leffler M. P. A Preponderance of Power: National Security, the Truman Administration and the Cold War. Stanford, 1992; Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. N. Y; Oxford, 1996; Horward J, Woods R. B. Origins of the Cold War in Europe and the Near East: Recent Historiography and the National Security Imperative // Diplomatic History. 1993. Spring. P. 251—276; Rosenberg E. S. Commentary: The Cold War and Discourse of National Security // Ibid. P. 277—284; Stephanson A. Commentary: Ideology and Neorealist Mirrors // Ibid. P. 285—295.

3Foreign Relations of the United States (далее — FRUS). Washington, D. C, 1947. Vol. 2. P. 754-755, 814-816.

4  2 декабря 1946 г. завершились шедшие с лета переговоры США и Велико­британии о слиянии американской и английской оккупационных зон в Германии, и было подписано соглашение о создании так называемой Бизоний, в которой стала проводиться единая экономическая политика как первый шаг на пути со­здания западногерманского государства. См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace: The Making of the European Settlement, 1945—1963. P. 41—48.

5  В конце 1947 г. французское правительство согласилось на присоединении своей зоны оккупации к Бизоний в обмен на согласие США и Англии на от­деление от Германии Саарской области.

6  Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 337.

7  Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 13 Jan. 1948 // Public Record Office (далее PRO), Foreign Office (далее — FO) 371, file 73045.

8  Ibid.

9  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 21 Jan. 1948 // PRO, FO/ 371/73045.

10  Ministry of Defense to £. Bevin, 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

11  Record of Conversation between Minister of State P. Spaak and G. Rendel, 5 Feb. 1948, Brussels // PRO, FO/371/73047.

12  Cipher telegram from Foreign Office to Paris «Benelux Treaty», 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051.

13  Ibid.

14  Cipher telegram from Brussels to Foreign Office, 11 Mar. 1948 // PRO, FO/ 371/73051; Cipher telegram from the Hauge to Foreign office, 13 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

15  Правда. 1948. 8 марта.

16  Архив внешней политики РФ (далее — АВП РФ), ф. 07, оп. 21, п. 33, д. 497, л. 1.

17  Егорова Н. И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках ста­линского руководства // Сталинское десятилетие холодной войны: Факты и гипотезы / Отв. Ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 56—78.

18  Варшавское совещание европейских государств по обеспечению мира и безопасности в Европе. Выступление Ю. Циранкевича, Председателя Совета министров ПНР, И мая 1955 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 69, д. 1, л. 63—64.

19  The Soviet Government and Plans for a Western European Association, 19 Jan. 1948 // PRO, FO/371/73045.

20  Ржешевский О. А. Война и дипломатия: Документы, комментарии (1941— 1942). М., 1997. С. 28-29. Док. № 5, 6.

21  Lundestad G. East, West, North, South: Major Developments in International Politics 1945-1996. Oslo, 1997. P. 20; Baylis J. Britain and the Dunkirk Treaty: The Origins of NATO // Journal of Strategic Studies. 1982. Vol. 5, № 2.

22  В. Павлов - В. М. Молотову, 08. 02. 1949 // АВП РФ, ф. 069, оп. 36, п. 128, д. 9, л. 2; Запись беседы тов. И. В. Сталина с группой членов парла­мента Великобритании от Лейбористской партии, 14. 10. 1947 // Российский го­сударственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 24.

23  Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997. С. 581, 586.

24  Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). С. 596—600; На пороге первого раскола в «социалистическом лагере» / Публ. док., сост. и коммент.: Л. Я. Гибианский, В. К. Волков // Исторический архив. 1997. № 4. С. 96, 98, 100, 106, 118.

25  Cipher telegrams from Washington to Foreign Office, 4 Mar., 11 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051; FO/371/73052.

26  Conversation between E. Bevin and G. Bidault, 16 April 1948 // PRO, FO/371/ 73057.

27  Cipher telegram from Paris to Foreign Office, 17 April 1948 // PRO, FO/371/ 73057.

28  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 14 June 1948 // PRO, FO/ 371/73071.

29  I. Kirkpatrick to G. Rendel (British Embassy, Brussels), 6 Sept. 1948 // PRO, FO/ 371/73076. (Следует сказать, что несмотря на сложность выработки позиции США относительно посылки их вооруженных сил для обороны Европы, к концу 1948 г. стали заметны некоторые подвижки в желательную для европейских инициаторов переговоров сторону. Так, представители США и Канады прияли участие в работе военного комитета Западного союза, заседавшего осенью 1948 г. в Лондоне.)

30  Information about 1st meeting in Washington // PRO, FO/371/73072.

31  Модин Ю..И. Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья. М., 1997. С. 255-259, 262.

32  Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 1, 2 Sept. 1948; Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

33  Cipher telegram from Washington. O. Franks to Foreign Office, 6, 7 July 1948 // PRO, FO/371/73072.

34  Ibid.

35  Ibid.; см. также: X [Kennan G. ] The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. 1947. July. P. 566-582.

36  Cipher telegram from Washington. O. Franks to G. Jebb, 14 July 1948 // PRO, FO/371/73074.

37  См. также: Kaplan L. S. The United States and the NATO. The Formative Years. Lexington (Kentucky), 1984; Idem. The Long Entanglement. NATO's First Fifty Years. N. Y., 1999; Ireland T. P. Creating the Entangling Alliance: The Origins of the North Atlantic Treaty Organization. L., 1981.

38  Cipher telegram from Washington. G. Jebb to Secretary of State, 19 July 1948 // PRO, FO/371/73074; Cipher telegram from Washington. О Franks to Foreign Office, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

39  Cipher telegram from Foreign Office to Paris, 6 Sept. 1948 // PRO, FO/371/ 73076.

40  Подробнее см.: Егорова Н. И. Указ соч.; Она же. НАТО и европейская безопасность: Восприятие советского руководства // Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 291-314.

41  АВП РФ, ф. 06, оп. 11, п. 2, д. 16, л. 2-3.

42  Compatibility of the Atlantic Pact with the Anglo-Soviet Treaty, 22-26 Mar. 1949// PRO, FO/371/79241.

43  Примечательно, что одним из главных аргументов в качестве доказатель­ства агрессивного характера НАТО советская пропаганда называла тот факт, что СССР не был приглашен к участию в этом союзе. В архиве английского Форин Оффис имеется довольно любопытный документ, касающийся запроса одного из членов английского парламента Э. Бевину относительно того, почему не было сделано подобного предложения Советскому Союзу. В проектах ответа, которые готовились ответственными чиновниками внешнеполитического ведомства и ко­торые учитывали дезавуированное заявление нового госсекретаря США Д. Аче-сона, что он не имеет возражений против приглашения СССР в НАТО, в каче­стве главной причины отмечалось негативное отношение СССР к пакту; стрем­ление избежать таких затруднений в функционировании Атлантического союза, как это имело место в Совете Безопасности ООН, а также антидемократический характер советской политической системы (Question of inviting the Soviet Union to become a signatory of North Atlantic Pact, 7—9 Mar. 1949 // PRO, FO/371/79920). Таким образом, позиция западных держав в отношении приема СССР в НАТО с самого начала была резко отрицательной, поскольку сама Организация Северо­атлантического договора создавалась в противовес «советской угрозе».

44  Филитов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос. Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 84; Он же. Со­ветский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 322-323.

45  Монне Ж. Указ. соч. С. 361. 4* Там же. С. 374.

47  Подробнее см.: Зуева П. К. «План Шумана» и Советский Союз // Исто­рия европейской интеграции, 1945—1994 / Под ред А. С. Намазовой и Б. Эмер­сон. М., 1995. С. 55—67; Филитов А. М. Советское руководство и европейская интеграция (40-е — начало 50-х годов) // Историческая наука на рубеже веков / Отв. ред. А. А. Фурсенко. М., 2001. С. 121—141.

48  Там же.

49  Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ), ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 37.

50  Dwan R. Jean Monnet and the European Defence Community, 1950—1954 // Cold War History. 2001. Vol. 1, № 3. P. 141-160.

51  Монне Ж. Указ. соч. С. 414, 423.

52  По мнению шведской исследбвательницы Р. Двон, которая подробно про­анализировала роль Монне в истории начала и конца Европейского оборони­тельного сообщества (ЕОС), стремление этого французского политика исполь­зовать военную интеграцию как следующий шаг в процессе, начатом ЕОУС, по созданию общеевропейских политических и экономических институтов, внесло свой вклад в крах идеи создания европейской армии (после отказа Франции в августе 1954 г. ратифицировать договор). См.: Dwan R. Op. cit. P. 143, 145, 148, 153, 155.                                                                                         

53  Оппозиция договору во французском Национальном собрании усилилась в. 1953 г. Наиболее непримиримую позицию занимала голлистская партия, от­стаивавшая национальный характер французской армии. Кроме того, среди оппозиции имели место опасения, что ФРГ будет доминировать в европейской армии.

54  Лекаренко О. Г. Политика правительства США в связи с планами созда­ния Европейского оборонительного сообщества (1950—1954 гг.): Диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Томск, 2002. С. 97-98.

55  Cipher telegram from E. Bevin to Washington, 28 Oct. 1950 // PRO, FO/371/ 89969; Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 29 Nov. 1950 // PRO, FO/371/90006.

56  Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 2 Dec. 1950 // PRO, FO/ 371/90006.

57  Монне Ж. Указ соч. С. 414.

58  АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 239, д. 107, л. 13.

59  Official record of Brussels Treaty meeting, Jan. 1951 // PRO, FO/371/96311.

60  Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. Woodrow Wilson International Center for Scholars. Cold War International History Project. Washington D. C, 2002. P. 22.

61  Kaplan K. Dans les Archives du Comite Central. Paris, 1978. P. 162—166; Хол-ловэй Д. Сталин и бомба. Новосибирск, 1997. С. 375, 575; «Людям свойствен­но ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши // Исторический архив. 1998. № 3. С. 11; Информация В. Червенкова о совещании в Москве, посвященном созда­нию Координационного совета вооруженных сил стран Восточной Европы, 19 января 1951 г. Центральный архив документов, ф. 1-Б, оп. 64, д. 124 // До-кументалният сборник на CD-ROM: България във Варшавский Договор. София, 2000. Наибольшее доверие из имеющихся мемуарных свидетельств вызывают свидетельства Эмиля Боднэраша (Emil Bodnaras), бывшего в то время министром обороны Румынии и членом ЦК Румынской компартии. Благодаря усилиям американского историка Войтека Маетны эти воспоминания переведены на ан­глийский язык и стали доступны более широкому кругу историков: Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord» (Paper prepared for the Conference «Stalin and the Cold War». Yale University, 23—26 September 1999). См. также: Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. P. 24.

62  Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord». P. 2.

63  Ibid. P. 4..

64  Спустя месяц, 16 февраля 1951 г., в результате конкурентной борьбы, ко­торая велась Л. П. Берией и Г. М. Маленковым за влияние в партийно-прави­тельственном руководстве, Булганин был смещен с этого поста и заменен Ва­силевским (см.: Данилов А. А. Высшие органы власти в СССР в первые после­военные годы // Историческая наука на рубеже веков. С. 316).

65  Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Институт советских советников в странах региона. Цели, задачи, результаты // Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление поли­тических режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002. С.638.

66  Мнение о том, что «предтечей» Организации Варшавского Договора был Военно-координационный комитет, разделяют и другие российские историки. См.: Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001. С. 87—88,.

67  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

68  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

69  Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Ста­лин и холодная война. С. 320.

70  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

71  North Atlantic Treaty and Four Power Talks, 2 Mar. 1951 // PRO, FO/371/ 96311.

72  Ди Нольфо Э. От истоков холодной войны до энергетического кризиса 1973 г.: пер. с итал.: В 2 ч. Ч. I. М., 2001. С. 231-232; Балуевский Ю. Н. Инст­румент американского гегемонизма. Становление и динамика передового бази­рования войск США в 50—90-е годы XX века // Военно-исторический журнал. 2001. № 1. С. 6-16.

73  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

74  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

75  Bjornstad S. The Soviet Union and German Unification during Stalin's Last Years // Defence Studies 1/1998, Oslo, 1998, p. 45—63; Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос... С. 321—330; Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция холодной войны (Германская политика СССР в 1953—1995 гг.). М., 2001. С. 29— 38, 246.

76  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

77  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

78  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

79  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

80  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

81  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

82  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

83  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

84  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

85  РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

86  Stalin Interview of July 1952 // PRO, FO/371/100826.

87  Ibid.

88  PRO, FO/371/100826.

89  Minutes, 27 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826.

90  В этой связи нельзя не отметить, что в информации британского посоль­ства из Рима о содержании беседы Ненни со Сталиным говорилось, что совет­ский лидер поднял вопрос о возможности гарантий нейтралитета Италии со стороны СССР и США, чтобы итальянское правительство могло улучшить эко­номическую ситуацию в стране, отказавшись от дорогостоящей программы пе­ревооружений (J. Russell to P. Mason, 2 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826). При­влечение внимания Ненни к этому вопросу было не случайным, поскольку в бытность его министром (1945—1947 гг.) он выступал за нейтральный статус Италии, гарантированный СССР и западными державами.

91  F. H. Miller to Foreign Office, 14 Feb. 1952 // PRO, FO/371/102352.

92  Автор статьи не разделяет точку зрения известного специалиста в облас­ти послевоенной истории Германии А. М. Филитова, что цель советской ноты от 10 марта «заключалась не в решении германского вопроса и не в улучшении отношений Восток—Запад, а в поддержании „блоковой дисциплины"» (см.: Фи­литов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос: Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 79; он же. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генези­се «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 338— 339). Вместе с тем, было бы ошибкой совсем не принимать во внимание внут-риблоковые аспекты данной многоцелевой инициативы сталинской дипломатии, поскольку она напрямую затрагивала взаимоотношения советских лидеров с партийно-правительственным руководством ГДР, а также оказала воздействие на судьбу Восточной Германии.

93  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

94  Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. P. 21.

95  Германский вопрос глазами Сталина (1947—1952) // Волков В. К. Узло­вые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Евро­пы. М., 2000. С. 142—145; Stalin and the SED Leadership, 7 April 1952: «You Must Organize Your Own State» // Cold War International History Project Bulletin. 1994 (Fall). Is. 4.'

96  А. Вышинский — И. Сталину, 1 июля 1952 г. // РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

97  Вольф М. Игра на чужом поле. М., 1998. С. 42—45.

98  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

99  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

100  Meeting of Commonwealth Defence Ministers, 27 June 1951 // PRO, FO/371/ 96484. См. также: Пелипась М. Я. Политика США и Великобритании по со­зданию военно-политической организации на Ближнем и Среднем Востоке (1945—1955 гг.) // Американские исследования в Сибири: Материалы Всерос­сийской научной конференции «Американский и сибирский, фронтир», 6— 8 февраля 2001 г. Томск, 2001. Вып. 5. С. 43-100.

101  Turkey and Greece and NATO: Middle East Command, 28 June 1951 // Ibid.

102  Conversation between the Secretary of State and General Eisenhower, 3 July 1951 // Ibid.

103  Liland F. Keeping NATO out of Trouble: NATO's Non-Policy on Out-of-Area Issues During the Cold War. Publication of the Institute for Defense Studies. Oslo, 1999. № 4. P. 54-60.

104  После вхождения в Багдадский пакт Ирана в 1959 г. и вплоть до его рас­пада в 1979 г. этот военно-политический блок назывался СЕНТО (Central Treaty Organization).

105  РГАСПИ, ф. 82, on. 2.

106  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

107  Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945-1960. М., 2001. С. 137-139.

108  Васильева Н., Гаврилов В. Балканский тупик? Историческая судьба Юго­славии в XX веке. М., 2000. С. 258-259.

109  National Intelligence Estimation [NIE]-29. Probability of Invasion of Yugoslavia in 1951 // CIA. Cold War Records. Selected Estimates of the Soviet Union, 1950-1959. Washington, D. C, 1993. P. 4; CIA. Soviet Preparations for Major Hostilities in 1950// Library of the Norwegian Nobel Institute, the Microfilm Collection (далее — theMicrofilm): Foreign Affairs 327(73) A 20[2]. Reel [R. ] II, frame[f ], 0156.

110  Васильева Н., Гаврилов В. Указ. соч. С. 262; см. также: С. 260—261.

111  Из дневника советского посла в Венгрии Е. Д. Киселева. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 18 июля 1950 //. Восточная Ев­ропа в документах российских архивов, 1944—1953: В 2 т. Т. 2: 1949—1953. Но­восибирск,  1998. С. 387; Из дневника советского посланника в Венгрии С. Т. Кузьмина. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 4 января 1951 г. // Там же. С. 433, 455.

112  Record of Meeting between the Secretary of State and M. Kardelj, 17 Sept. 1952 // PRO, FO/371/100830.

113  Цит. по: Baev J. US Intelligence Community Estimates on Yugoslavia (1948— 1991) // National Security and Future. Zagreb, 1999. № 1.

114  Подробнее см.: Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 138—140; Васильева Н., Гав-рилов В. Указ. соч. С. 269—270.

115  РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

116  РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 158, л. 65, 71, 73-74.

117  Leffler M. P. The Cold War. What Do We Now Know // American Historical Review. 1999. Vol. 104, № 2. P. 512—513; Gould-Davis N. Rethinking the Role of Ideology in International Politics During the Cold War // Journal of Cold War Studies. \fol. 1, № 1. Winter 1999. P. 94—95; Jervis R. Was the Cold War «Security Dilemma»? // Journal of Cold War Studies. 2001. Vol. 3, № 1. P. 36-60.

118  Россия в Космосе: Мемуары ветеранов // Исторический архив. 2000. № 1. С. 21-34.

119  Опись материалов, посланных Сталину на юг, 14. 08—21. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 117, л. 122.

120  Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: Темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 206.

121  По сведениям, приведенным в книге М. А. Трахтенберга, в 1950 г. США имели 299 атомных бомб, а СССР — 5; в 1951 США имели 438 единиц ядер­ного оружия, а СССР—25; в 1952 количество атомных бомб у США увеличи­лось до 841, а ядерный арсенал СССР составил 50 атомных бомб. (См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace. P. 181.) Ю. Н. Смирнов приводит другие цифры ядерного арсенала США: 1950 г. - 369; 1951 г. -640; 1952 г. - 1005 (См. статью Ю. Н. Смирнова «Холодная война как явление ядерного века» в дан­ной книге). США надеялись сохранить свое превосходство в атомных вооруже­ниях до 1954 г. (См.: Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 //PRO, FO/371/96565.)

122  И. В. Сталин - Г. М. Маленкову, 17. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 762, л. 43, 45.

123  CIA. Cold War Records. P. 332.

124  Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 // PRO, FO/371/96565.

125  F. H. Millar to Foreign Office, 17 Jan. 1952 // PRO, FO/371/102481.

126  F. H.. Millar to Foreign Office, 29 Jan. 1952 // Ibid.

127  Likelihood of Deliberate Initiation of Full Scale War by USSR against US and its Western Allies Prior to the End of 1952, 8 Jan. 1952 // CIA. Cold War Records. P. 196; A. Gascoigne to Secretary of State, 30 Aug. 1952 // PRO, FO/371/100826.

128  A. Gascoigne to H. Hohler, 5 March 1952 // PRO, FO/371/100830.

129  Young J. W. Winston Churchill's Last Campaign. Britain and the Cold War 1951-55. Oxford, 1996. P. 7-9; 32.

130  Отчет посольства СССР в Великобритании. 1951 г. // АВП РФ, ф. 069, оп. 39, п. 155, д. 11, л. 28.



<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 6700


Возможно, Вам будут интересны эти книги: