Как Ротшильды и Рокфеллеры заполучили ФРСБорис Башилов. Московская Русь до проникновения масонов
Миф о безмерности русской души
Среди русской интеллигенции широко
был, распространен миф о бескрайности, безгранности русского национального
характера. Черты своего неуравновешенного характера — результаты своей
беспочвенности, русская интеллигенция переносила на весь русский народ.
В своей известной книге "Русская идея", получившей широкое распространение
среди иностранцев Н. Бердяев вещал, например:
"...В душе русского народа есть
такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность, как
и в русской равнине... Русский народ не был народом культуры по преимуществу,
как народы Западной Европы, он был народом откровений, он не знал меры
и легко впадал в крайности".
Уродливые типы, порожденные детищем Петра Первого — антирусской западнической
интеллигенцией и крепостническим шляхетством, скопированным Петром Первым
с польского шляхетства, все эти Онегины, Печорины, Обломовы, объявлялись
характерными национальными русскими типами.
Но это был только один из бесчисленных
мифов, выдуманных интеллигенцией о русском народе и России. В своей спорной,
но весьма интересной по мыслям книге "Ульмская ночь" М. Алданов совершенно
справедливо выступает против мифа о бескрайности русского характера.
"Ничего похожего на бескрайность, — пишет он, — нет в лучшем из ранней
русской прозы, — в "Фроле Скобееве", в "Повести временных лет", в "Горе-Злосчастии".
А записки старых русских путешественников, как подлинные, так апокрифические?
Все эти умные и толковые люди скорее удивлялись безмерности западной".
40
Русский героический эпос дает
огромный материал, показывающий всю ложность мифа о безмерности русской
души и исключительной полярности русского национального характера.
При сопоставлении русских былин
с героическим эпосом народов средневековой Европы — в смысле безмерности
характеров героев, именно герои русского эпоса оказываются людьми, лишенными
необузданных, безмерных страстей.
"О "Нибелунгах" не стоит и говорить:
там все "безмерно" и свирепо. Остановимся лишь на "Песне о Роланде", поскольку
Франция "классическая страна меры". Какие характеры, какие тяжелые страсти
в этой поэме? Безупречный, несравненный рыцарь Роланд, гнусный изменник
Ганелон, святой Тюрпен, рог Роланда, в который рыцарь дует так, что у него
кровь хлынула из горла. Карл Великий, слышащий этот рог за тридевять земель
и мчащийся на помощь своему слуге для разгрома 400-тысячной армии неверных,
— все это "безмерно". А речь Роланда перед боем, а его гибель, а его невеста
— где уж до нее по безмерности скромной и милой Ярославне! А смерть Оливье!
А казнь изменника! В "Слове о полку Игореве", напротив, все очень просто,
сильных страстей неизмеримо меньше, и за грандиозностью автор не гоняется.
Ни безупречных рыцарей, ни отвратительных злодеев. В средние века рыцари,
говорят, шли в бой и умирали под звуки "Песни о Роланде". Под звуки "Слова
о Полку Игореве" воевать было бы трудно. Обе поэмы имеют громадные достоинства,
но безмерности в русской во всяком случае неизмеримое меньше — снова скажу,
слава Богу. А былины? Какая в них бескрайность? Эти чудесные произведения,
в сущности, по духу полны меры, благоразумия, хитрецы, добродушия, беспечности.
Один из новейших историков русской литературы пишет: "В былинах истоки
русского большевизма и его прославление"! Я этого никак не вижу. По сравнению
с западно-европейскими произведениями такого же рода, былины свидетельствуют,
напротив, об очень высоком моральном уровне. В них нет ни пыток, ни истязаний,
да и казней очень мало. Нет и "ксенофобии". Об индусском богатыре Дюке
Степановиче автор былины отзывается ласково, как и об его матери "честной
вдове Мамельфе Тимофеевне", а Владимир стольно-киевский так же ласково
приглашает его: "Ты торгуй-ка в нашем граде Киеве, — Век торгуй у нас беспошлинно".
41
Об отсутствии безмерности русской
души наглядно свидетельствует "и русское законодательство времен Владимира
Святого и Ярослава Мудрого; оно было гораздо умереннее и гуманнее многих
западно-европейских. В "Русской Правде" штраф преобладает над казнями и
даже над тюрьмой. В ту пору в Германии отец имел право собственной властью
казнить сына. Не умевший читать и писать князь Владимир, услышав, что у
Соломона сказано: "Вдаяй нищему Богу взаим дает", велел "всякому нищему
и убогому приходить на княжий двор брать кушанье и деньги из казны". 42
И средним людям средневековой
Руси и выдающимся представителям средневековой Руси была глубоко чужда
интеллигентская безмерность и интеллигентская истеричность. Такой выдающийся
представитель средневековой Руси, как Нил Сорский не принимал безмерность
как неотъемлемое свойство русского народного характера и осуждая ее писал:
"И самая же добрая и благолепная
делания с рассуждением подобает творити и во благо время... Бо и доброе
на злобу бывает ради безвременства и безмерия".
Не менее метко и другое замечание
М. Алданова:
"...Отметить зло в ангеле, отметить
добро в демоне, это идея чисто русская и, кстати сказать, противоположная
бескрайностям: умеряющая, не слишком восторженная, — мир не делится на
черное и белое. Это тоже ведь из Нила Сорского".
Да, это из Нила Сорского! А разве
Нил Сорский не является типичным образованным человеком Московской Руси
— характерной чертой которого была гармоничность, та внутренняя цельность
духа, которая по мнению И. В. Кириевского 43
является полной противоположностью раздвоению сил разума у людей европейской
культуры.
Достоевский считает, что всякая
односторонность и исключительность — черта европеизированной русской интеллигенции,
а не национального характера русского народа. В книге известного философа
Н. Лосского "Достоевский и его христианское миропонимание", мы, например,
читаем: "Всякую односторонность
и исключительность он осуждает, — пишет Лосский, — и считает ее не соответствующей
русскому характеру. В 1861 г., как и в дальнейшей своей деятельности вплоть
до пушкинской речи, он говорит, что "в русском характере замечается резкое
отличие от европейского, резкая особенность, что в нем по преимуществу
выступает способность высоко-синтетическая, способность всеприимчивости,
всечеловечности". 44
А там, где есть резкая способность
к всепримирению, к синтезу, там нет места бескрайности, как типичной черте
национального характера. Н. Лосский правильно отмечают, что наличие известных
крайностей в характере русского человека не есть свойство только русского
народного характера, "что каждый народ, как целое, совмещает в себе пары
противоположностей. Например, русскому народу присущи и религиозный мистицизм
и земной реализм..."
"В практической жизни для русского
народа в высшей степени характерны, с одной стороны, например, странники
"взыскующие града", вроде Макара Ивановича (один из героев романа "Подросток".
Б. Б.), но с другой стороны, не менее характерны и деловые люди, создавшие,
например, русскую текстильную промышленность или волжское пароходство.
Сочетание таких противоположностей, как религиозный мистицизм и земной
реализм, имеется, конечно, не только у русских, но и у французов, немцев,
англичан... ". 45
"...Под "русской безмерностью",
— указывает М. Алданов, — иностранцы теперь (это не всегда так было) разумеют
крайние, прямо противоположные и взаимно исключающие мысли, ведущие, разумеется,
и к крайним делам в политике, к подлинным потокам крови".
С такой трактовкой "русской безмерности"
М. Алданов решительно не согласен.
Парируя нелепые ссылки на Разинщину,
Пугачевщину и другие восстания и бунты, как на доказательство врожденой
безмерности русского народа, — Алданов резонно указывает, что и "...на
западе были точно такие же восстания, и подавлялись они так же жестоко.
Прочтите у Жан-Клода, у Эли Бенуа, что делали во Франции "Драгуны" в 1685
году. Людей рвали щипцами, сажали на пики, поджаривали, обваривали, душили,
вешали за нос. Это было в самой цивилизованной стране Европы, в пору grand
siecle в царствование короля, который не считался жестоким человеком.
Впрочем, и Стенька и Емелька, по случайности тоже действовали и были казнены
при самых гуманных монархах. И вы легко найдете во Франции того времени
такие же образцы и ницшеанства с кистенем и демоничности со щипцами, притом
в обоих лагерях. Между тем Франция никак не причисляется к странам "бескрайности",
напротив она считается страной меры. Да и ничего не было ни мистического,
ни иррационального, ни даже максималистского в причинах, лозунгах, требованиях
русских восстаний. Астраханские бунтари не хотели платить подать на бани
и желали раздачи хлеба голодным. Булавин обещал, своим людям, что они будут
вдоволь есть и пить. Бунтарям, сбегавшимся к Разину и Пугачеву, смертельно
надоели поборы и насилия воевод и помещиков. И над всем преобладали ненависть,
зависть, желание пожить вольной, необычной жизнью, уйти от жизни тяжелой
и осточертевшей. То же самое было в западно-европейских восстаниях. По
учению Хомякова, тоже очень любившего "бескрайности", русский народ "вышел
в отставку" после избрания царя Михаила Федоровича... " 46
Иван Грозный, на которого русские
интеллигенты любят особенно ссылаться, как на олицетворение русской бескрайности,
— М. Алданов не считает типичным русским царем.
"...Иван Грозный, — указывает
он, — нисколько не характерен ни для русской культуры, ни для русских царей.
Другие, цари обычно делали приблизительно то же, что делало громадное большинство
монархов в других странах... "
Общеизвестно, что пытки заимствованы
русским средневековым законодательством от германских народов. В смысле
своего размаха и изощренной жестокости пытки всех европейских народов далеко
оставляют за собой пытки русского законодательства. В этом отношении "безмерные"
русские оказались неважными учениками у европейцев, которых русские европейцы
выдают за образец меры во всем.
Завороженные самогипнозом об идеальной
Европе, русские историки судят Московскую Русь не по реальной, утопавшей
в крови Европе, а по идеальной, никогда не существовавшей Европе.
"Европейские народы воспитывались
не кнутом и застенками", — гордо заявляет историк Ключевский, возмущаясь
существованием пыток в Московской Руси, заимствованных, как мы уже указывали,
у запада. Это заведомая историческая ложь.
Русские историки очень любят вспоминать
об опричниках Иоанна Грозного, но забывают о диком разгуле святейшей инквизиции
по всей Европе, о Варфоломеевской ночи, о городах, в которых были сожжены
все женщины по обвинению в связи с нечистой силой, о том, что саксонский
судья Карпцоф в одной крошечной Саксонии казнил 20.000 человек. О Иоанне
Грозном и безмерности его души вопят все, и русские и немецкие историки.
Но ни одни из русских и немецких историков не вспоминает о крайностях души
немецкого судьи Карпцофа.
По Уложению отца Петра, смертная
казнь налагалась за 60 видов преступлений. Во Франции же, которая "воспитывалась
не кнутом и застенком", казнили за 115 преступлений, то есть смертная казнь
применялась без малого в два раза больше, чем в России в царствование Алексея
Михайловича. В Англии, куда Петр также ездил учиться мере и гармонии, в
его время было казнено 90.000 человек. До поездки Петра заграницу Московские
застенки были детской игрой, по сравнению, с застенками современной Европы.
Обучившись европейской "гуманности",
Петр, вернувшись на родину, увеличил, по примеру европейских законодательств,
больше чем в три раза применение смертной казни. Если при его отце она
применялась в 60 случаях, то он стал применять ее в двухстах случаях.
В большой русской политике трудно
обнаружить следы безмерности и крайностей русской души. Русская большая
политика, наоборот, чрезвычайно характерна своей редкой последовательностью
на протяжении ряда веков. Определив исторические цели, русские государственные
деятели с редким упорством стремились их выполнить.
Поэтому нельзя ничего возразить
М. Алданову, когда он пишет:
"...Во внешней политике (это теперь
"модный" вопрос) цари были империалистами в меру, как столь многие другие
правители. Отличие в их пользу: ни один из русских царей никогда не стремился
к мировому господству. Это выгодно отличает их от Александра Македонского,
от Цезаря, от Наполеона, от Карла Великого, в меньшей степени от Карла
V. Цари чрезвычайно редко командовали своими армиями, не считали себя великими
полководцами, следовательно и психологически не могли стремиться к военной
славе". 47
Я лично совершенно согласен с
М. Алдановым, когда он даже события большевистской революции не считает
доказательством врожденных крайностей русской души. Русская душа в крайностях
большевистской революции, по его мнению, не повинна.
"...У самого Ленина своих личных
идей было немного. Его идеи шли частью от Маркса, частью от Бланки. Да
он и изучал философию так, как в свое время немецкие офицеры изучали русский
язык: сама по себе она ему была совершенно не нужна, но ее необходимо было
изучить для борьбы с врагом. Как же можно считать большевистскую идею русской?"
48
И М. Алданов справедливо замечает,
что очень часто русские писатели выдавали за русские типы — типы заимствованные
из иностранной литературы. Русские писатели второго и третьего ряда в данном
случае не были особенно оригинальны. Они только рабски копировали русских
"мыслителей" из числа западнической интеллигенции, которые как сороки тянули
из чужих гнезд в свое космополитическое гнездо все, что привлекало их жадный
взор.
Поэтому, что можно возразить против
следующего возражения М. Алданова сторонникам теории о бескрайности русского
характера.
"...не на вершинах, а пониже вершин
русской художественной литературы особенно часто за подлинно-русское выдавалось
то, что в действительности им никак не было. В пору появления "На дне"
сколько было восторгов у бесчисленных в то время поклонников Максима Горького
по поводу "русской" философии старца Луки, с его "утешительной неправдой",
благодаря которой несчастные люди забывают о своей беде и нужде! Горький
никогда никаких своих идей не имел, — я достаточно и читал и знал его.
Старец Лука свою философию позаимствовал у Ибсеновского доктора Реллинга.
Он тоже проповедовал "ложь жизни".
— Ложь жизни"? Не ослышался ли?
— спрашивает доктор Грегерс Берде.
— Нет, я сказал "ложь жизни".
Потому что надо вам знать, ложь жизни есть стимулирующий принцип. Отнимая
у среднего человека ложь жизни, вы вместе с тем отнимаете у него счастье.
Цитирую по очень плохому переводу;
вероятно, в подлиннике это звучит лучше". 49
Звучало это, конечно, недурно,
но старец Лука свою философию позаимствовал все же не у Нила Сорского,
не у Сергия Радонежского, не у Оптинских старцев, а у ...Ибсеновского доктора
Реллинга.
Русские святые, старцы и мирские
мыслители руководствовались совсем не теми идеями, которые вещали Лука
и другие выразители псевдорусской безмерности.
"...самые замечательные мыслители
России (конечно, не одной России), — пишет М. Алданов, — в своем творчестве
руководились именно добром и красотой. В русском же искусстве эти ценности
часто и тесно перекрещивались с идеями судьбы и случая. И я нахожу, что
это в сто раз лучше всех "бескрайностей" и "безмерностей", которых в русской
культуре, к счастью, почти нет и никогда не было, — или же во всяком случае
было не больше, чем на Западе. Выдумка эта почему то (мне не совсем понятно,
почему именно), польстила русскому национальному самолюбию, была на веру
принята иностранцами и стала у них общим местом". 50
Чем скорее русские люди расстанутся
с лживым мифом о русской безмерности, тем будет для них лучше. Очень плохо,
когда человек имеет превратное понятие о своем характере. Но неизмеримо
хуже, когда он имеет совершенно превратное представление о характере народа,
к которому он принадлежит.
40Л. Алданов. "Ульмская ночь". 232 стр.
41Л. Алданов. "Ульмская ночь". стр. 257 - 258.
42Л. Алданов. "Ульмская ночь". 261 стр.
43Кириевский. "О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России". Стр. 217-218.
44Н. Лосский, стр. 366.
45Н. Лосский, стр. 366.
46М. Алданов. "Ульмская ночь". Стр. 241.
47М. Алданов. "Ульмская ночь". Стр. 243.
48М. Алданов. "Ульмская ночь". Стр. 235.
49М. Алданов. "Ульмская ночь". Стр. 253 - 254.
50М. Алданов. "Ульмская ночь". Стр. 253 - 254.
<< Назад Вперёд>>
Просмотров: 2436