Чарлз Райт Миллс.   Властвующая элита

2

Люди, возглавляющие иерархии основных социальных институтов и их аппараты управления - заправилы корпораций, официальные руководители государства, а также (все чаще и чаще) политически возвысившиеся военные лидеры, - воспринимаются окружающими людьми не только как лица, достигшие успеха, но и как лица, от покровительства которых зависит их собственный успех. Это они разрабатывают и применяют критерии выдвижения людей. Те, кто стоят на ближайшей после них ступеньке иерархической лестницы, являются обычно членами их клики, их клиентелы, они принадлежат к тому же типу трезвых и здравомыслящих людей, что и их патроны. Но различные иерархии связаны друг с другом многолинейными связями, и внутри каждой клики имеются лица, преданные другим кликам. Существуют не только служебные, но и личные зависимости, существуют не только объективные, но и личные критерии для выдвижения людей. Прослеживая карьеру любого человека из состава различных высших кругов, мы непременно сталкиваемся с историей его личных связей и зависимостей, ибо первый, важнейший момент, характеризующий высшие сферы - с точки зрения условий успешного продвижения в них, - заключается в том, что каждое власть имущее лицо (или клика) стремится здесь допускать к руководству только лично преданных людей. Вторая особенность характеризующая преуспевающих людей, состоит в том, что они в совокупности образуют собой не монолитную структуру, а сложное сочетание по-разному связанных и нередко враждующих между собой клик. Третий момент, который нам надлежит сознательно учитывать, сводится к тому, что в каждой из таких сфер молодые люди, стремящиеся к успеху, постоянно пытаются обрести личные связи с людьми, правомочными решать вопрос об их выдвижении.

Вот почему в американской литературе, предназначенной для лиц, стремящихся к практической карьере (бойко спекулирующей на великом культе материального успеха), мы наблюдаем знаменательное изменение преподносимых ею советов насчет всего, "что требуется для успеха". Созданный этой литературой в конце XIX в. образ человека, отличающегося строгими личными добродетелями, силой воли и честью, благородством и органической неспособностью встать на "легкий путь, ведущий к женщинам, вину и табаку", уступил место образу человека, владеющего "самым важным из отдельных факторов - впечатляющей индивидуальностью", "привлекающей внимание своим обаянием" и "излучающей атмосферу уверенности в себе". Правила этого "нового образца жизни и поведения" велят часто улыбаться, внимательно выслушивать других, исходить в разговоре с другими из их интересов и давать им почувствовать, что с ними считаются, - и все это следует делать искренне. Короче говоря - личные отношения стали частью "служебных отношений", богатства человеческой индивидуальности приносятся в жертву общественному спросу на стандартную личность с единственной целью добиться личного успеха в обществе, в котором образ жизни и мышления людей определяется господством корпораций. Апологетические версии трактуют дело таким образом, что карьера людей из состава элиты обусловлена их высокими достоинствами и усердным трудом, но фактически они обязаны своей карьерой кликам, которые приняли их в свои ряды - приняли зачастую по совершенно иным соображениям; и людям этим приходится постоянно убеждать других, а также самих себя, что они представляют собой нечто противоположное тому, что они собой действительно представляют.

Высшие круги США кичатся тем, что они якобы состоят из людей, самостоятельно пробивших себе дорогу в жизни. Так они желают думать о себе и такова сотворенная ими и широко разрекламированная легенда. Общераспространенные доказательства достоверности этого мифа сводятся к ссылкам на единичные случаи, наукообразные же доводы покоятся на якобы строгих статистических изысканиях, показывающих, что среди верхушки имеется та или иная доля людей, вышедших из низов. Мы уже видели, какой процент в кругах элиты составляют люди, выдвинувшиеся из низов. Но гораздо важнее, чем вопрос о проценте сыновей наемных рабочих в составе высших кругов, - это вопрос о том, какими критериями руководствуются при приеме в эти круги и кто эти критерии применяет. Если человек продвинулся, то это вовсе не значит, что он непременно обладает высокими личными достоинствами. Если общепринятые теперь оценочные цифры были бы обратными, то есть гласили бы, что 90% состава элиты - это сыновья наемных рабочих, но критерии самопополнения элиты остались бы при этом неизменными, то и тогда мы не имели бы права считать, что продвижение этих лиц непременно свидетельствует об их высоких достоинствах. Только в том случае, когда критерии для выдвижения на высшие посты основывались бы на достоинствах претендентов, и только в том случае, когда эти критерии действовали бы автоматически - как это совершается, например, в процессе конкурентной борьбы между отдельными предпринимателями, - только тогда статистические данные о движении по социальной лестнице говорили бы нам что-нибудь о личных достоинствах изучаемой группы людей.Представление о том, что человек, самостоятельно выбившийся в люди, почему-то "хорош", а человек, родившийся в богатой и привилегированной семье, нехорош, приобретает нравственный смысл лишь в том случае, когда карьера делается самостоятельно, когда человек - сам себе хозяин, как, например, частный предприниматель. Оно имело бы смысл и в применении к строгой чиновно-бюрократической карьере, при которой выдвижение регулируется и проверяется сдачей испытаний. Но в применении к практикуемой в верхах системе кооптации своих людей, основы которой были выработаны в корпорациях, это представление имеет мало смысла.

С точки зрения формирования духовного облика людей такого явления, как "человек, который сам себя создал", не существует. Ни один человек не стал в духовном отношении таким, какой он есть, совершенно самостоятельно (и меньше всего члены американской элиты). В мире иерархических верхушек корпораций отбор людей производится теми, кто занимает более высокое по сравнению с ними положение в этих иерархиях, и производится в соответствии с принятыми у них критериями. Мы уже видели, какие критерии отбора применяются ныне в американских корпорациях. Люди приспосабливаются к этим критериям, и их духовный облик формируется, таким образом, под воздействием этих стандартов, под воздействием существующих общественных стимулов. Но если нет на свете такого явления, как человек, который сам себя духовно сотворил, то зато существует такое явление, как человек, который сам себя духовно опустошил, и среди американской элиты подобных людей немало.

При наличии таких объективных условий завоевания успеха, человеку, вступившему в жизнь бедняком, не требуется особых дарований для того, чтобы стать богачом. Только там, где способы приобретения богатства доступны лишь людям одаренным или влекут за собой приобретение личных достоинств, - только там факт личного обогащения подразумевает наличие подобных достоинств. В условиях, когда выдвижение людей регулируется руководящими кликами, вопрос о том, начали ли вы богатым или бедным, имеет меньше отношения к выявлению тех качеств, которыми вы обладали в момент достижения успеха, чем к раскрытию принципов, которыми руководствуются лица, производящие отбор преуспевающих.

Все эти вещи сознаются достаточным числом людей, не принадлежащих к высшим кругам, и это породило циничные представления об отсутствии всякой связи между дарованием, и продвижением вверх, между личными достоинствами и объективными условиями преуспевания. В таких представлениях кроется сознание аморальности социального механизма достижения успеха, сознание, обнаруживающееся в широкой распространенности таких формул, как "все это лишь очередное мошенничество" или "важно не то, что вы знаете; важно то, кого вы знаете". Значительное число людей мирится теперь с аморальностью социального механизма достижения успеха как с непреодолимым фактом.

Сознание аморальности социального механизма преуспевания склоняет некоторых наблюдателей к построению особой теории "человеческих отношений в промышленности", нашедшей косвенное отражение в академических социологических исследованиях; других наблюдателей оно побуждает к восприятию духовных утешений, поставляемых новейшей литературой, проповедующей смирение и душевный покой, вытеснившей в некоторых "смирившихся" кругах прежнюю литературу, проповедовавшую непомерно честолюбивые устремления и указывавшую пути достижения успеха. Но независимо от конкретной формы реакции сознание аморальности социального механизма достижения успеха зачастую способствует тому ослаблению общественной реакции на факты социальной действительности, которое мы назвали одной из коренных особенностей явления аморальности в верхах. Прежний яркий образ человека, самостоятельно выбивающегося в люди, потускнел, но на смену ему не пришел никакой другой образ преуспевающего человека. Самый ореол успеха как американского эталона совершенства тускнеет по мере того, как успех становится одним из многих проявлений аморальности в верхах.

Моральное недоверие к американской элите - равно как и явление организованной безответственности - связано с сознанием аморальности в верхах, а также со смутным ощущением невежества в верхах. Было время, когда люди, правившие Соединенными Штатами, являлись вместе с тем культурно утонченными людьми; властвующая элита и цвет американской культуры были в значительной части представлены одними и теми же людьми, а там, где эти круги не совпадали, они нередко тесно переплетались между собой. Знание и власть пребывали в действенном контакте друг с другом, ибо они находились под контролем сведущей и активной общественности; более того, эта общественность имела решающий голос во многом, что подлежало решению.

"Нет ничего поучительнее, - писал Джэймс Рестон, - сравнения дебатов в палате представителей, происходивших в 30-х годах XIX в. по вопросу о борьбе Греции с Турцией за Независимость, с дебатами в конгрессе в 1947 г. по греко-турецкому вопросу. В первом случае дебаты были преисполнены достоинства и отличались красноречивой убедительностью, рассуждения правильно развертывались от известного принципа, через иллюстрацию, к выводу; во втором случае дебаты представляли собой унылое зрелище подтасовки обсуждаемых вопросов, содержали в себе множество не относящихся к делу моментов и обнаруживали плохое знание истории". В 1783 г. Джордж Вашингтон проводил свой досуг за чтением "Писем" Вольтера и "Опыта о человеческом разуме" Локка, Эйзенхауэр же почитывает рассказы о ковбоях и детективные повести. Лица, достигшие ныне высших политических, военных и экономических сфер, принадлежат, как правило, к людям того типа, которым сводки и докладные записки вполне заменили, по-видимому, не только серьезные книги, но и газеты. При нынешней аморальности социального механизма достижения успеха это, надо полагать, неизбежно; но все же несколько странным и смущающим является то обстоятельство, что эти люди не достигли уровня, при котором они, быть может, немного устыдились бы своей некультурной манеры проведения досуга и скудости своей духовной пищи, и что никакие круги культурно развитой общественности не в состоянии воздействовать на них и пристыдить их.

К середине XX в. американская элита превратилась в такую породу людей, которую никак нельзя считать цветом американской культуры или хотя бы культурно развитыми и духовно восприимчивыми людьми вообще. В правящих кругах не наблюдается подлинной связи между знанием и властью; а в тех случаях, когда образованные люди соприкасаются с кругами могущественных лиц, они выступают при этом не как равные партнеры, а как наемная сила. Элиты из мира власти, богатства и славы не связаны даже мимолетным знакомством с элитой из области культуры, знания, утонченных идей и чувств. Они не соприкасаются с ней, хотя, правда, наименее значительные и наиболее тщеславные люди из этих двух сфер порой смыкаются в мире профессиональных знаменитостей.

Большинство людей склонно полагать, что самые могущественные и богатые люди являются, как правило, и самыми сведущими или, как они склонны выражаться, "самыми башковитыми". Подобные представления подкрепляются множеством житейских изречений о профессиональных ученых, которые "занимаются тем, что учат, по той причине, что не способны действовать", или изречений насчет того, что "если ты в самом деле такой башковитый, то почему ж ты не богач?"

Но все эти остроты означают лишь, что люди, оперирующие ими, исходят из убеждения, что власть и богатство - это наивысшие ценности для всех людей, и особенно для "дошлых". Они считают также, что знание всегда вознаграждается - или, безусловно, должно вознаграждаться - подобным образом и что власть и богатство являются как раз показателями подлинных знаний. Могущественные и богатые люди непременно являются наиболее сведущими людьми, - а то как же иначе они могли бы стать такими, какие они есть? Но утверждать, что лица, добившиеся власти, непременно являются "доками", значит утверждать, что власть тождественна знанию; утверждать, что лица, добившиеся богатства, непременно являются "доками", значит утверждать, что богатство тождественно знанию.

Широкая распространенность подобных представлений свидетельствует о реальном факте: даже в наше время простые люди склонны объяснять и оправдывать власть и богатство наличием знаний и способностей. Эти представления показывают также, к какому разряду жизненных ценностей относят теперь науку и знание. Знание не воспринимается больше широкими кругами населения под углом зрения его идеального назначения; оно рассматривается как практическое орудие. В обществе, где жизнь и воззрения людей формируются теми, кто обладает властью и богатством, знание ценится как орудие достижения власти и богатства, а также, разумеется, как нечто, дающее возможность блеснуть в разговоре.

Формировать человека (разъяснив ему смысл его внешней и внутренней жизни и сделав его свободным) - таково идеальное назначение знания применительно к индивидууму. Формировать общество (вскрывая гуманный смысл его существования и делая его свободным) - таково идеальное назначение знания применительно к обществу. Но в наши дни индивидуальное и общественное назначение знания совпало в том отношении, что по обеим линиям знание служит теперь чисто внешним целям: оно помогает "дошлому" парню идти в гору, а просвещенной стране придает культурный престиж, освящая силу авторитетом.

Знание редко дает власть образованному человеку. Однако мнимые и якобы скрытые знания, приписываемые некоторым людям, делающим карьеру, и весьма бесцеремонное использование этого обстоятельства преуспевающими людьми оказывают свое действие на других людей, не способных критически относиться к вещам. Знание объективных явлений, так же как и вскрываемые им возможности практического применения вещей и явлений, не несет в себе, конечно, оценок "хорошо" или "плохо". "Дурные люди, - писал Джон Адамс, - преуспевают в науках столь же быстро, как и хорошие люди; и наука, искусство, тонкий вкус, тренированный ум и изящное перо используются как в праведных, так и в неправедных целях". Это писалось в 1790 г.; ныне мы имеем все основания считать, что это действительно так.

Проблема связи между знанием и властью всегда сводилась и сводится к проблеме отношений между людьми, обладающими знаниями, и людьми, обладающими властью. Представьте себе, что мы отобрали сотню наиболее могущественных американцев из всех нынешних сфер социального могущества в США и поставили их в ряд. Предположим далее, что мы отобрали также сотню наиболее образованных людей из всех областей общественных знаний и тоже поставили их в ряд. Сколько людей окажется одновременно в обоих наших рядах? Наш отбор будет зависеть, конечно, от того, что мы будем подразумевать под могуществом и под знанием, особенно от того, что мы будем подразумевать под знанием. Но если мы вложим в эти понятия их истинное содержание, то, безусловно, обнаружим, что лишь очень немногие люди в США наших дней окажутся одновременно в обоих рядах, а то и вовсе никто; и не подлежит сомнению, что в период основания Соединенных Штатов мы нашли бы гораздо больше таких людей, чем находим их сегодня. Ибо в XVIII в. дело обстояло так, что власть имущие люди, несмотря на то, что они жили в стране, пребывавшей в положении отдаленной колонии, занимались науками, а ученые нередко находились в те времена у власти. В этом отношении, я полагаю, мы претерпели прискорбную деградацию.

В США мало людей, совмещающих в себе и власть и знание, но зато власть имущие лица окружают себя людьми, обладающими значительными знаниями или по меньшей мере людьми, имеющими опыт в тонких делах. Человек науки не становится у нас философом на троне, Марком Аврелием, а становится нередко консультантом, и притом консультантом человека, в котором нет ничего царственного и ничего мудрого. Можно, безусловно, считать установленным, что председатель секции развлекательной литературы Союза писателей помогал одному из ведущих сенаторов "отшлифовывать речи, которые тот произносил в 1952 г. во время кампании по выборам в сенат". Но из этого никак нельзя заключить, что общение с власть имущими людьми является типичным для карьеры образованного человека. Связи между академическими и правительственными кругами слабы, и когда такие связи возникают, то ученые выступают при этом как "эксперты", под чем обычно подразумеваются наемные специалисты. Как и большинство членов современного общества, образованный человек вынужден зарабатывать себе на жизнь своим трудом, и эта забота дает основное направление его мыслям. В условиях, когда продвижение человека на работе зависит от благосклонного отношения других, более влиятельных лиц, благоприятные оценки последних становятся для него первейшей заботой. Вот почему в тех случаях, когда мыслящие люди прямо обслуживают власть имущих - занимая определенное место в служилой иерархии, - они сплошь И рядом не имеют возможности свободно и независимо высказывать свои соображения и мнения.

<< Назад   Вперёд>>  
Просмотров: 2917


Возможно, Вам будут интересны эти книги: